Человек и пустыня (Роман. Рассказы)
Шрифт:
Правда, Филипп и сам заметил: старый граф в белом заплатанном чесучовом пиджаке, как видение или как тень этих мест, бродил по берегу, уходил далеко за Терново, поднимался на Девкину гору, на макушку на самую, сидел часами целыми, издали глядел за реку, на свое имение, о чем-то думал. Мужики и бабы говорили:
— Тоскует.
— Да уж не сладко, поди. Видит, а взять не может.
— А и трудно бывает господам.
— Нет, братва, я не согласен в бары идти.
И Филиппа сколько раз спрашивали: не знает ли, о чем думает барин…
— Что
— Тощо едят. Молоко, хлеб да чай.
— А мясо?
— Како мясо? Ничегошеньки у них нет.
Неудобно было старикам утрами: овцы просыпались чем свет, подходили к кровати, лизали ноги, руки, лицо, будили Филиппа и Грушу рано. И еще неудобно пить, есть в сарае. Поэтому Груша перенесла стол под вербу, что в углу двора, — обедали там. Немного нехорошо было, что графы и графята ходят мимо, смотрят издали. Раз старик граф крикнул издали, проходя:
— Хлеб-соль.
Что же, сразу видать старинного русского человека. И Филипп ему правильно:
— Просим милости, ваше сиясь!..
— Спасибо, — сказал граф, поднимаясь на крыльцо.
И после этого — вечерком как-то, когда Филипп и Груша пили чай, вот так же: «чай да сахар» — «просим милости», — граф на самом деле подошел к столу.
— Что же, чашечку выпью.
Засуетилась Груша — юбкой собственной вытерла стул для графа.
— Пожалуйте.
Вот с этого, такого маленького случая и пошло. Словно лед сломался. Садятся наши старики обедать — молодые графята уже здесь вертятся.
— Бабушка Груша, вы сегодня что варили?
— Ныне щи.
— С мясом?
— С мясом.
— Налейте и нам.
— Да господи, да пожалуйте, сделайте милость, кушайте.
И девочки, глядишь, придут. Вертятся, будто и на стол не глядят, а Груша уже и тарелку им:
— Кушайте, вот только ложки у нас деревянные.
Девочки с полной готовностью:
— Мы ложки свои принесем.
Молодая графиня была будто недовольна.
— Балуете вы их, Груша, они вам надоедят.
А голос у самой такой утомленный…
— Что вы, ваше сиятельство, нешто можно, чтобы надоели? Да ни в жизнь. Кушайте, деточки…
И повелось так. Обед — ребята, что голодные кошки, вот уже у стола вертятся. Жак уже кричит:
— Зойка, ты почему на мое место села? Прочь отсюда.
Вечером Груша Филиппу:
— Надо бы мяса, что ли, купить. Чем кормить-то?
— Что ж, купи. Как-нибудь…
— Не объедят поди.
— Може, не объедят. Ну, только поглядел я: не мене хорошего мужика ест кажный. А я-то думал…
— Что ты думал?
— Думал, что они не так едят.
— Во-от. Аль они не люди? А ты будет намекать-то. Ничего, нас не убудет. Ежели им теперь подможем, гляди — отплатят потом. Видал? Все нам завиствуют. Вот, говорят, Перепелкиным счастье завалило: с графьями за одним столом сидят. Вспомни-ка, где это видано было? Эк ты…
Ночью вышел старый граф
Граф вздохнул.
— Батюшки, ваше сиятельство, милостивец, — зашамкал голос возле.
Граф всмотрелся. В темноте маячил кто-то серый, неясный.
— Кто это? Кто ты?
— Это я, ваше сиятельство, Пахомка Безручкин. Дозвольте подойти к вашей милости.
— Ну… ну, иди. Что тебе?
Теперь ясно: подходит бородатый, кланяется. Из темноты пахнуло на графа теплым резким человеческим запахом.
— Ох-ох, признаться, днем-то опасаюсь прийти к вашему сиятельству. Вот, скажут, Пахомка хочет с графом компанию водить. Срамник народ пошел.
— Да тебе что надо от меня?
— Спросить хочу, ваше сиятельство.
— О чем?
— Скоро ли сменка будет?
— Да тебе это зачем? Или тебя тоже из имения выгнали?
— Невмоготу стало жить. Сыновья обижают. Непочетчики. И управы нет.
— Так и тебе плохо?
— Куда плохо, ваше сиятельство. Житья нет. Бывало, я всему голова, а теперь рта не разинь, и не только мне, всем старикам плохо.
— А я думал, вы теперь сами помещики.
— Что зря баить, ваше сиятельство? Какие помещики? Живем — у бога смерти просим. Что же, скоро ли сменка-то?
Граф помолчал, подумал.
— Сам, старик, жду. Надо бы вернуться всему, но думаю, что не скоро. Вот слышь, как орут ваши ребята? Разве теперь введешь их в оглобли.
Пахом завздыхал, забормотал.
— И девки-то, девки теперь хуже парней стали. Последние времена.
— Ну, насчет последних времен ты, пожалуй, и не прав, а что для нас с тобой последние — это будет правильно.
Старики помолчали, послушали.
— Значит, и ждать нечего?
— Ну, как нечего? Ждать надо. Да дождемся ли?
— Решилась Расея.
Теперь Пахом стоял возле графа, уже не кланялся, всматривался пристально в него.
— Решилась Расея, — повторил он ожесточенно.
— Тебе-то что? Ты же в своей избе живешь?
— Да что толку в избе-то? — сердито сказал Пахом. — В своей избе не хозяин я стал. Мало от сыновьев обиду терплю. Внук Микишка и тот позавчера говорит: «Дурак ты, дедушка». Это как? А разговор-то ведь из-за вашего сиятельства вышел.
— Как из-за меня?
— Говорю им: при графе хорошо жилось — и леску тебе на избу когда дадут, и ренда небольшая была. Считать стал — выходит верно, меньше платили всего. Вот, говорю, как хорошо при господах-то было. А они меня дураком… Попомнить бы надо ему, ваше сиятельство.