Человек, изменивший мир (Сборник)
Шрифт:
Солнце село, сумерки быстро сгущались. Как Сокил ни противился, но младший брат Опанас настоял на ночевке. Город близко, разумнее подойти к нему утром, а то страхополохи шарахнут сдуру из катапульт, метнут огонь, от которого даже земля горит…
Отряд быстро расположился на ночлег. Коней пустили в середину, далеко за лагерь вынесли усиленные караулы.
Сокил долго умащивался у костра. Прежде чем лечь, выбрал с земли щепочки, палочки, даже крупные стебельки. В плащ укутался так, что и муравей к нему не заберется, к огню лег поближе,
Опанас выудил из седельной сумки крохотную греческую амфору, которую перед самым отъездом тайком сунула ему великая ведунья пресвятой и непорочной Даны.
Сокил вытаращил глаза:
– Опанас… Ты ж такой яростный гонитель всего южного!
– В виде исключения, – пробормотал Опанас. – Холодно что-то… Или захворал? Хочешь глоток?
– Коли не шуткуешь, – ответил Сокил. Он высвободил руку из кокона, торопливо взял амфору. Рот его расплылся в блаженной улыбке, едва ноздри уловили запах.
Опанас наблюдал, как старший брат сделал большой глоток… Глаза Сокила полезли на лоб, он замахал на Опанаса обеими руками, стал отчаянно шарить пальцами по воздуху. Опанас сунул ему крылышко рябчика, но Сокил возмущенно швырнул в него этим крылышком.
– Что с тобой? – спросил Опанас, сдерживая радостное возбуждение.
Сокил с трудом перевел дух, сказал уважительно:
– Напиток богов?.. Такое чувство, будто душа от тела отделяется.
– Да, это… гм… из дальнего похода, – ответил Опанас разочарованно. – Если хочешь, пей… а я передумал. Лучше уж наш исконный кумыс, национальный напиток русича.
Опанас сидел спиной к костру. Он привычно наблюдал темноту и прислушивался. Человек, который подобно Сокилу, смотрит в огонь, подобен слепцу. Если нужно быстро выстрелить, то и сам не сумеет, и от чужой стрелы не увернется… Дозор – защита слабая. Будучи парубком, он научился пробираться мимо часовых и ловко метать ножи в противника, умел из темноты бить стрелами на выбор в освещенных пламенем разодетых, как фазаны, эллинских стратегов!
– Да спи уже, – не выдержал он. – Мостишься, как собака на ночь.
– Я не воин, я князь, – отшутился Сокил беспечно, не подозревая, как глубоко уязвили эти слова Опанаса.
Опанас хмуро косился на брата, тяжелые желваки перекатывались под кожей. Могучий, жесткий и свирепый в бою, привык стойко переносить тяготы военных походов, любим воинами, знает, как управлять страной, но верховная княжеская власть по злой судьбе досталась этому неженке! Всего на час раньше проклятая эллинка, вторая жена Ариана, произвела на свет ребенка, а его мать, урожденная княгиня Урюпинская, чуть запоздала… Теперь это разряженное ничтожество по праву старшинства унаследовало после смерти отца великокняжескую власть!
– Князь должен подавать пример, – сказал Опанас сурово. – А ты вон седло под голову кладешь, неженка!
– Никто не видит, брат, – отозвался Сокил беспечно. – Давай спать, брат. Утром войдем в город.
Он свернулся клубочком, подтянул ноги к подбородку и стал посапывать, призывая сон. Опанас нахмурился. Доходили смутные слухи, что мать Сокила тайком научила греческому языку и ихней же грамоте, с той поры Сокил тянется к эллинцам, часто посещает их городок. Отряд оставляет у городских ворот, ворота накрепко запирает, и никто не знает, как он проводит время. Поговаривают, что сразу же переодевается в эллинскую одежду, приносит жертвы чужим богам… Так ли? На Сокила похоже. Его мать даже зовет Скиллом на эллинский манер. Однажды и его посмела назвать Октомасом, так он ее так турнул…
Он мрачно покосился на спящего брата. Если правда, то отступнику не жить!
Сокил дышал ровно и глубоко. Лицо стало мягким, добрым, как у человека, который повидал многое, многое пережил, но не ожесточился, сохранил доброе и спокойное отношение к людям. Губы его чуть раздвинулись, блеснула полоска белых зубов.
Опанас уже отворачивался, когда взгляд зацепился за нечто блеснувшее под горлом брата. Осторожно приподнял плащ, всмотрелся. Под грубой вязаной рубашкой из козьей шерсти выглядывал краешек нательной рубашки из нежнейшего эллинского шелка!
Он опустил плащ, вернулся к костру. Когда Волосожары начали блекнуть, за спиной завозилось, закряхтело, будто просыпался дряхлый старик. Сокил, зевая и потирая кулаками глаза, выглядывал из-под плаща, как молодой барсук.
– Как хорошо быть молодым, – сказал он с волчьим завыванием. – Даже в степи, у костра спится как нигде…
– Ну и хорошо, – согласился Опанас, – только ты зубы не заговаривай. Иди проверь караулы. Ярослав еще молодой воевода, за ним нужен глаз да глаз.
Сокил уже сбросил остатки сна, легко вскочил и скрылся в темноте. Опанас неспешно лег, опершись на локоть, смотрел на светлеющее небо.
Можно бы ткнуть Сокила мечом под ребро, только и делов. Тогда он, Опанас, стал бы удельным князем. Будь он политиком, так бы и поступил. Эллины, искушенные в этих делах, смуглокожие египтяне, с которыми скифы вели спор о древности происхождения, иудеи, ведшие отчаянную борьбу за выживание, – все они подсказали бы именно этот путь.
Но он человек, упырь всех возьми! Сокил, которого он ненавидит так люто, не узнает о его победе? К тому же народ жалеет невинно пострадавших… Самому бы унести ноги!
А что скажут старейшины, что скажет суд вождей, что скажут воины, когда на рассвете укажет им на тайну, скрытую под вязаной рубашкой? Есть ли более страшное преступление, когда скиф меняет суровую жизнь, освященную веками, на изнеженное существование?
Утром Николай проснулся от конского ржания, грубых голосов за окном и звона оружия. Во двор въезжала кавалькада пышно одетых всадников. Впереди ехал на рослом коне суровый воин в одежде рядового ратника. Из-под железного шлема холодно и недоверчиво блестели круглые, как у совы, глаза.