Человек, изменивший мир (Сборник)
Шрифт:
– Они ж только появились, а тебе сразу пользу… Мы вон сколько тысяч лет топчем землю, а польза от нас где? Зубари ж климат не портят, реки вспять не повертают, с ракетами ни-ни-ни… Вон в пингвинах дуст находят, это опять мы нашкодили, а не зубари.
– Так что ж нам, вешаться? Пусть вместо нас зубари?
– Зачем так… Места всем хватает, если не рвать друг друга за глотки. А вред… И от зубарей какой-то прок есть наверняка. Всякая тварь, что землю топчет, по деревьям скачет или в воде плещет, пользу несет.
Мария грозно остановилась посреди комнаты, уперла руки в бока:
– Не виляй! Какую пользу несут зубари?
– Опять за рыбу гроши. Пожить нужно, понаблюдать… Да и то можно обмишулиться.
Мария отмахнулась, сердито бросила уже из другой комнаты:
– А их пока столько наплодится, что потом и армия не перебьет. Нас сожрут и все окрест!
Дверь за ней бухнула, задрожали стекла. Савелий раздраженно отпихнул миску. В сарае отыскалась работа, ненадолго забылся, но тяжелый осадок остался, загустел, разросся, начал колоть, как крупный песок в сапоге, перерос в тревогу.
Разделав шкурки, распял их на стене. Вроде бы порядок… Осталось подпереть дверь колом, можно возвращаться в дом.
В комнате над столом фотографии веером. Дед, бабушка, отец и мать Марии, его родители… А вот дети: сыны, что первыми оперились и упорхнули в город, на лесосплав, в армию, и дочка, что уже третий год студентничает в областном центре…
Савелий зябко передернул плечами. На миг представилось, что дети здесь, в доме. Вот выбегают, там солнце, трава, несутся к речке, с визгом прыгают в воду…
Карабин сам прыгнул в руку. Савелий одним движением подхватил запасную обойму, толкнул дверь. Мороз ожег кожу, но Савелий сам был налит тяжелым огнем. Лыжня стремительно, обрадованно даже повела через лес.
Мария ждала его час за часом, наконец, растревожившись, стала собираться сама. Патроны для двустволки отобрала только с жаканами, с которыми Савелий ходил на медведей, быстро оделась.
Уже взялась за дверную ручку, когда заметила через окно знакомую фигуру на лыжах. Савелий шел тяжело. Она успела раздеться, даже поставила на плиту разогревать борщ.
Савелий ввалился неловко, карабин не повесил, бросил на лавку. Мария бросилась к мужу. Лицо Савелия было смертельно усталое.
– Не тронул? – спросила Мария.
– Нет.
– Почему? Ты ж было решил… Я видела!
Он поймал ее за руку, усадил. Тяжелая ладонь опустилась ей на затылок. Над ухом прозвучал его усталый голос, глубокий, грустный:
– Все-таки не могу… Истреблять ни за что? Они ж не сами сюда… Это ж мы натворили такое, что они аж сюда добежали! Может, это последние зубари на свете? Спасения ищут, а я их побью только потому, что у меня есть ружье, а у них нету. Я ж хуже самого распоследнего зубаря буду! И еще… Стоял я там, смотрел так, что аж в глазах потемнело, и почудилось вдруг, да так ясно, что если вот сейчас решу, что зубари полезные, что пользу приносят или хоть будут приносить, что их надо жить оставить, то и нас, людей, скорее сильных, чем разумных, посчитают за полезных тоже…
– Кто? – спросила она, не поняв. – Бог?.. Летающие блюдца?
– Не знаю. Мы, наверное, так и посчитаем.
Это о нас
Регистратор смотрел на них с тоской. Оба еще молодые, однако настолько похожие друг на друга, словно прожили в мире и согласии много лет. Вообще супругов легко с первого взгляда вычленить из любой компании, любой толпы. Они становятся похожими словно брат и сестра, или, как осторожно сказал себе регистратор, даже больше, даже больше…
Его с недавних пор стало интересовать, что же это такое – даже больше… Насколько больше, в чем больше, почему больше… Яростный противник всех околонаучных разговоров о биополях, телепатии, психополях и прочей чепухи, он, однако, понимал, что после брака между совершенно разными людьми устанавливается прозаическое, вполне материальное кровное родство, что их ребенок – это наполовину «он», наполовину «она»… Нельзя исключать и того, что хитроумная природа сумела из такого брака извлечь нечто, или наоборот – вложить в него нечто, о чем люди пока не догадываются…
– Мы настаиваем на разводе, – напомнил Кирилл.
– Ах да, – спохватился регистратор, – вижу, что отговаривать вас все равно, что подливать масла в огонь… Кстати, почему именно масла, к тому же в огонь?.. Никто никуда масла не льет. Ни разу не видел, чтобы масло лили в открытый огонь. Честно говоря, и открытый огонь ни разу не видел… На кухне – электроплита, не курю… Да вы располагайтесь поудобнее! Все равно заполнять анкеты, а они длиннющие.
Он говорил и говорил уютным домашним голосом, благожелательно поглядывая черными как маслины глазами, не спеша и со вкусом раскладывал бумаги по столу. Он и она, высокий сутуловатый молодой человек и женщина среднего роста, оба с напряженными злыми лицами, нервные, до жути похожие друг на друга, с одинаковыми глазами, одинаковыми лицами, оба не отрывают глаз от его пальцев.
– Вообще-то, – сказал регистратор, – Ефросинья Лаврушина… какое уютное имя! Ефросинья, Фрося… и… простите, здесь неразборчиво… ага, Кирилл Лаврушин, мне по должности полагается уговаривать сохранить брак, помириться, выяснить то да се… Могу даже затягивать развод, переносить на два месяца, а потом еще и еще…
Женщина, Фрося, вспыхнула, открыла рот, но ее опередил мужчина:
– Вы намекаете, чтобы мы ускорили дело взяткой?
Регистратор даже не обиделся, лишь вскинул куцые брови:
– Я же говорю, что мог бы… но делать не стану. Здесь столько народу прошло! Я с закрытыми глазами могу отличать тех, кто разводится из-за глупой ссоры, а кто пришел с твердым намерением добиться разрыва.
– Мы пришли твердо, – сказал Кирилл.
– Безоговорочно, – подтвердила Фрося.
– Вижу, – вздохнул регистратор. – Но я должен все-таки указать причину… Формальность, но бумаги есть бумаги. Их никто не отменял.
Женщина сказала зло:
– Пишите, что хотите!
– Но все же…