Человек, который хотел понять все
Шрифт:
Однако в одном месте, где, согласно только что высказанной версии, я должен был оставить их наверняка, – вы ничего обнаружить не могли.
Выдержав паузу, Франц сказал, тщательно выговаривая каждую букву:
– На двери изолятора отпечатков моих пальцев нет.
Несколько секунд в комнате продержалась пугающе абсолютная тишина, а затем Добряк рассмеялся с облегчением обретенной определенности.
– Это решает дело, – сказал он Скептику, и, повернувшись к Францу, добавил: – но не в вашу пользу, подследственный, – Франц с удивлением привстал, однако Добряк, не обращая внимания, продолжил: – В описи изъятых у вас предметов упомянуты… – он взял со стола какую-то бумажку, – «…два куска материи, оторванные от одной из простынь в карцере и использованные, видимо, для обматывания ладоней», – Добряк поднял глаза. – Для того чтобы сбить следствие с толку, вы просто носили часть времени самодельные перчатки.
– Какие перчатки?! – оторопел Франц. – А-а, эти… Да я ж не для того их вовсе оторвал… Я просто…
Но его уже никто не слушал.
Встав и громко переговариваясь между собой, следователи собирали со своих столов бумаги: «А ничего себе допрос получился, интересный…» – неожиданно добродушно сказал Злыдень. «Ничего, – согласился Скептик. – Это потому, что подследственный попался сообразительный». Стенографистка хлопотливо собрала свои манатки и вышла из комнаты.
Франц понял, что проиграл. Ч-черт! Как он мог забыть об этих «перчатках»…
– Что будет дальше? – хрипло спросил он.
– А вы что, не знаете? – доброжелательно прогудел Злыдень. – Для получения личного признания вы передаетесь в Межсекторную Службу Безопасности. – он махнул рукой в сторону мужчины и женщины, все еще сидевших у задней стены.
– Какого еще личного признания? – не понял Франц.
– Прямых улик в этом деле нет… так что-то ж надо будет в трибунал представить, – охотно пояснил Злыдень. – Обычная процедура… вы разве не проходили на теоретических?
– Что вы, коллега, – вмешался Добряк, – «Основы правовых» у нас запланированы лишь на следующий семестр.
– Понятно… – без особого интереса пробасил Злыдень.
Переговариваясь на ходу, следователи вышли из комнаты. Перед тем как исчезнуть в дверном проеме, Добряк щелкнул выключателем на стене, и лампы, направленные Францу в лицо, с громким щелчком потухли. Спектакль театра теней кончился.
В комнате воцарился приятный для его израненных глаз полумрак.
Мужчина и женщина из Межсекторной Службы Безопасности встали со своих стульев; Франц тоже поднялся на ноги.
– Вам придется пройти с нами, – тихо сказала женщина.
Первые пять минут после допроса Франц пролежал лицом вниз на цементном полу камеры – там, где его оставили охранники. Влезть на деревянную лежанку, заменявшую ему кровать, не хватало сил. Пульсирующая головная боль отдавала в каждую клеточку тела, но более всего – в пальцы правой руки, разбитые в кровь в конце сегодняшнего допроса. Впрочем, пальцы левой руки, разбитые в начале допроса, находились не в лучшем состоянии.
В камере было тихо и сумрачно. На стенной полке одиноко полыхали кумачовыми переплетами три тома Устава Штрафных Ситуаций. Расположенный над полкой ночник источал тусклый синеватый свет.
Франц встал на колени, потом на корточки, забросил руку на лежанку и медленно втащил себя наверх – и тут же, подавив спазм тошноты, перекатился со спины на бок. Последние три дня лежать лицом вверх он уже не мог: от бесчисленных ударов резиновой дубинкой кружилась голова. Он закрыл глаза, с содроганием предвкушая, как сейчас с громким щелчком оживет громкоговоритель и до безумия знакомый баритон начнет с театральным завыванием читать монолог Гамлета «Быть или не быть». (Будто услыхав его мысли, с громким щелчком ожил громкоговоритель, и до безумия знакомый баритон начал с театральным завыванием читать монолог Гамлета «Быть или не быть».) Франц с ненавистью посмотрел вверх: проклятое устройство располагалось в прочной решетчатой клетке под самым потолком – не доберешься. Теперь оно будет шуметь восемь часов подряд: после монолога Гамлета неизвестный пианист сыграет Турецкий Марш Моцарта, потом прозвучит Интродукция и Рондо-Каприччиозо для скрипки с оркестром Сен-Санса, потом… что у нас потом?… А-а, первый акт «Двенадцатой ночи», затем Второй Концерт Шопена… На этом месте Франц, как правило, засыпал и спал два часа до фортиссимо в третьей части соль-минорного прелюда Рахманинова – и тут же засыпал опять – с тем, чтобы уже окончательно проснуться от оглушающего утреннего звонка (громкоговоритель пел в это время «Лесного Царя» Шуберта и, допев до конца, выключался до вечера). В среднем получалось, что спал Франц около шести часов в сутки.
Медленно, избегая резких движений, он перевернулся на живот, положил щеку на шершавую деревянную поверхность (расцарапанная кожа отозвалась легкой болью) и свесил многострадальные пальцы с края лежанки. Заснуть он пока не пытался – знал, что бесполезно: проклятый громкоговоритель делал свое дело, да и сам Франц уже привык засыпать позднее. В голове вертелись отрывочные видения из сегодняшнего допроса: оскаленная рожа Следователя-мужчины и сладострастное, с нежными чертами лицо Следователя-женщины. Впрочем, почему только сегодняшнего?… Видения вчерашнего допроса были точно такими же: сладострастное, с нежными чертами лицо Женщины и оскаленная рожа Мужчины. Да и методы последние несколько дней следователи использовали одни и те же: маленьким докторским молоточком – по пальцам (рука закреплялась в специальной станине) или резиновой дубинкой – по голове. Плюс Женщина иной раз любила пройтись ногтями по щекам, шее или груди Франца. Не переоценивая своей мужской притягательности, тот был готов поклясться, что она получала от этого сексуальное наслаждение: придвигала лицо почти вплотную, глаза подергивались сладкой поволокой. Случалось это, только если она причиняла боль рукой – при физическом контакте и только в отсутствие ее напарника.
Франц представил себе ее лицо: тонкая линия носа, ореол светлых, чуточку вьющихся волос, смуглая кожа и нежно-серые глаза – просто красавица, да и сложена идеально: большая высокая грудь, тонкая талия, пышные бедра и длинные ноги; лет ей было около двадцати пяти. Вот только почему в ее присутствии по спине Франца всегда бегали мурашки? И не в том дело, что она его пытала…
Мужчина пытал его гораздо чаще и с более «выраженным» удовольствием: хакая при каждом ударе, входя в раж и истерически выкрикивая одни и те же вопросы. Франц его ненавидел, но не боялся, и отвечал дерзко, издевательски – что редко позволял себе, находясь один на один с Женщиной. В таких случаях голос его хрип, и он, как правило, просто отмалчивался, отвернувшись в сторону и стараясь не смотреть на свою мучительницу. Та же с безмятежным спокойствием записывала свои вопросы в Журнал, ставила вместо ответов прочерки, а потом подходила и впивалась длинными наманикюренными ногтями ему в шею. Духами она не пользовалась, и в такие моменты Францу казалось, что он чувствует еле заметный запах разгоряченной самки.
Он медленно, в три приема, встал, подковылял к умывальнику, открутил кран и, заранее зажмурившись, сунул кисти рук под холодную воду. (Пианист взял последний аккорд Турецкого Марша и передал эстафету скрипачу с оркестром.
Раздались первые звуки Интродукции Сен-Санса.) Острая боль пронизала Франца от кончиков пальцев – сквозь разбитые в кровь костяшки – до локтей. Продержав руки под холодной водой примерно полторы минуты, он вернулся обратно на лежанку.
На первом допросе (прошедшем, кстати, довольно мирно) Франц еще раз рассказал свою версию – следователи интересовались деталями, делали вполне разумные замечания, указывали на натяжки в объяснениях. Франц защищался, напирая на то, что ни одна из версий не объясняет всех фактов в этой странной истории, а посему его слова должны считаться правдивыми согласно принципу презумпции невиновности. При упоминании последнего он увидал на лицах следователей искреннее непонимание: что это такое? Франц пустился в объяснения, однако почувствовал, что до них не доходит; «Зачем это?» – перебила его Женщина. «Чтобы трактовать случаи, в которых обвинение не может доказать вины подсудимого, а защита – его невиновности», – пояснил Франц. «Что за чушь!… – вмешался Мужчина. – Такие случаи нужно просто отсылать на доследование. Пусть следствие, как полагается, свою работу выполнит: если виноват – накажите, невиновен – верните на общий режим. А то что это такое? – он даже покраснел от очевидной несправедливости. – Если следователь хорошо свое дело знает, то всегда доказательства найти можно!»
Второй допрос проводил один Мужчина – и сходу стал требовать, чтобы Франц «перестал дурака валять и признавался, как оно на самом деле было». «Врешь, сволочь! – орал Следователь. – Весь Поток и охрану положил, а теперь на 24-го сваливаешь?…» – он схватил левой рукой Франца за грудки, а правой развернулся для оплеухи. Не раздумывая, Франц подставил под удар руку, а потом оттолкнул тшедушного Следователя, да так сильно, что тот отлетел метра на два, споткнулся и повалился навзничь. Несколько секунд Мужчина лежал на полу, сохраняя на крысиной физиономии удивленное выражение, потом встал, пошарил ладонью по столу и нажал какую-то кнопку. В отдалении звякнул звонок, в комнату вошли два охранника. «Обьясните-ка ему, как нужно себя вести», – с улыбкой приказал Мужчина.