Человек, который хотел понять все

Бенилов Евгений Семенович

– Вы можете выключить лампы? – глаза Франца слезились. – Или, по крайней мере, направить их не в лицо.

– Нет, – по голосу Злыдня чувствовалось, что он улыбается.

– Почему, господин Следователь?

– По Уставу, господин подследственный, – издевательский тон Скептика был особенно противен. – По тому самому Уставу, который вы так хорошо знаете.

– Вы не имеете права видеть наших лиц, – извиняющимся голосом сказал Добряк. – И, кроме того, допрос записывается на видеопленку – нужен яркий свет.

– Зачем же тогда стенографистка, господин Следователь?

– Ну, хватит! – рявкнул Злыдень, и на этот раз Добряк его урезонивать не стал. – Если ты сейчас же не заткнешься и не перестанешь дерзить, падаль, ТЕБЕ БУДЕТ ХУДО! – конец фразы он проорал в полный голос.

На мгновение наступила тишина.

– Я вам в последний раз предлагаю изложить ваше объяснение событий, подследственный, – по голосу Добряка было слышно, что францева строптивость оскорбила его в лучших чувствах.

– Какой в этом смысл, господин Следователь? Ваши коллеги уверены, что я – убийца, и мои слова не смогут ничего изменить.

– Согласно Уставу, ваше дело будет прекращено, если вы убедите в своей невиновности хотя бы одного следователя, – сухо объяснил Добряк. – Ну что, будете говорить?

Прежде, чем ответить, Франц еще раз просчитал оба имевшихся у него варианта: доказательного объяснения он представить не сможет – что бы он ни сказал, все будет осмеяно и разбито в пух и прах; однако молчание в данной ситуации еще хуже – версия, по которой он выходит убийцей, останется тогда единственной.

Он должен представить выгодную для себя альтернативную версию, объясняющую все факты!

– Ну-у?! – рявкнул Злыдень.

– Хорошо, – сказал Франц. – Слушайте.

Он был в поту с головы до ног – эффект холодного душа, принятого перед допросом, давно испарился.

– Я исхожу из того, что, послав зачинщика драки – то есть, меня – в карцер, Наставник оставил 12-го и 16-го в камере, а новичка перевел в изолятор.

Вскоре после отбоя 24-ый вызвал охрану и заявил, что задыхается или что у него рези в желудке, или, может быть, почечные колики. В таких случаях охранник – перед тем, как вызвать доктора, – осматривает больного сам. Я предполагаю, что у 24-го был нож…

– Откуда? – перебил Добряк.

– Пронес с Первого Яруса, господин Следователь.

– Это невозможно, подследственный: контроль в приемнике жесткий – все личные вещи, включая одежду, у заключенных отбирают… да, что я вам объясняю – вы это лучше меня знаете!

– Контроль везде жесткий, господин Следователь. Когда мы с работы возвращаемся, нас тоже обыскивают.

– Обыскивают или не обыскивают, подследственный, а холодное оружие в цехах изготавливается и в камеры проносится, – Добряк говорил намного суше, чем раньше. – Надеюсь, вы не станете отрицать очевидного.

– Не стану, господин Следователь, – не сдавался Франц, – да только и вы тогда не отрицайте, что оружие в камере могут иметь только урки. Если б они нашли у меня нож, то этим бы ножом меня тут же и зарезали.

– А как, по-вашему, подследственный, – вмешался Скептик, – закон урок дозволяет, чтоб вы им морды били?

«Вот ведь сволочь!» – подумал Франц.

– Драка с 12-ым и 16-ым мне потом дорого бы обошлась…

– Если б они до этого дожили… – перебил Скептик. – Ну да ладно, подследственный, давайте для экономии времени по вопросу ножа согласимся не соглашаться: вы считаете, что оружие легче пронести с Первого Яруса, а мы считаем – что из механических цехов. Не возражаете? – он посмотрел на двух других следователей, и те закивали. – Продолжайте.

Три черных силуэта неподвижно, как мишени в тире, застыли перед Францем.

– Зарезав охранника, 24-ый завладел его пистолетом, пробрался на главный пост и застрелил второго охранника.

– Каким образом? – резко спросил Добряк. – Охранник не подпустил бы к себе заключенного ночью за пределами территории Потока, не подняв тревоги.

– Насколько я понимаю, господин Следователь, если один из охранников уходит по вызову, то второй остается на главном посту у поворота к карцеру.

– Допустим.

– Скорее всего, 24-ый обошел этаж по периметру кругом и подошел к главному посту с востока. Обратите внимание, что от пересечения восточного и северного коридоров до главного поста не более десяти метров; если 24-ый выскочил из-за угла и сразу выстрелил – охранник среагировать не успевал. С таким сценарием, кстати, согласуется и ориентация трупа: ногами на восток, головой на запад – пуля, пущенная из восточного коридора, как бы сбила охранника с ног.

– Что ж, убедительно, – иронически согласился Скептик. – А теперь давайте рассмотрим альтернативный сценарий: убийца стреляет не из восточного коридора, а из карцерного, – он наслаждался собственной сообразительностью. – Причем охранник находится в этот момент слева от входа. Как, по-вашему, будет ориентирован труп?

– В этом случае, труп будет ориентирован примерно так же, но…

– Достаточно, подследственный, – Скептик с удовлетворением откинулся на стуле.

– Ну уж нет, господин Следователь! – впервые за весь допрос Франц повысил голос. – Раз уж вы потребовали от меня объяснений, извольте выслушать все, что я хочу сказать.

– ЧТО?! – ужасающим басом заревел Злыдень. – ОПЯТЬ ДЕРЗИТЬ? – он привстал со стула.

– Господа! Господа! – вмешался Добряк. – Подследственный имеет право сказать, все, что сочтет нужным, – а уж выводы из его слов вы делайте сами.

Недовольно ворча, Злыдень опустился обратно на стул. Он жаждал крови, разговоры его не интересовали.

– Карцерный коридор просматривается от главного поста насквозь, – объяснил Франц, – а потому незаметно подобраться по нему к охраннику намного труднее, чем по периметру.

– Но все-таки можно, подследственный, – опять влез Скептик, – если охранник стоит не в точности напротив входа.

– Например, слева, – добавил Добряк. – Что, как мы уже выяснили, объясняет и ориентацию трупа. Продолжайте, подследственный.