Человек, который перебегал улицу
Шрифт:
Вот, наконец, и мастерская. Заказчики, утонув в глубоких мягких креслах, перелистывали журналы мод.
— Доброе утро! — поздоровался он с приемщицей, которая за своим столиком нумеровала квитанции.
— Доброе утро, начальник!
Он исчез за портьерой. Его комната — закройная — была пуста, но в соседних уже гудели швейные машинки, и было слышно, как гладильщик Саша расставляет на чугунной печурке свои утюги. Как профессионал Саша не признавал электрических утюгов, они казались ему слишком легкими, особенно когда приходилось гладить тяжелые зимние пальто. Перейдя сюда из другой мастерской, Саша
Вильям повесил плащ в шкаф, посмотрелся в зеркало — волосы причесаны безукоризненно. «Синяя дивизия» все не выходила из головы.
И почему таким разрешают шляться где попало? Он снова стал думать о пьяницах в сквере, потерявших человеческий облик.
Длинный, обтянутый сукном стол для раскройки ждал его. Он достал из ящика стола прямые и фигурные лекала, сантиметр, вынул из замшевого футляра большие ножницы и заточил мелок.
Так они, черт бы их побрал, сидят там каждое утро! И лакают денатурат!
Он бросил мел, подошел к телефону и набрал номер милиции.
— Дежурный слушает, — отозвались на другом конце провода.
— Говорит заведующий ателье мод Вильям Аргалис. Послушайте, это уже невозможно терпеть! Каждое утро, идя на работу, я вижу одно и то же — в сквере на углу улицы Миера толкутся разные деклассированные элементы. Распивают алкогольные напитки, сквернословят. Мимо ведь ходят женщины и дети… Приезжие могут невесть что подумать о нашем городе… Делайте же что-нибудь!
— В сквере на углу улицы Миера?
— Да.
— Проверим…
— Пожалуйста, проверьте! До свидания!
— Всего хорошего!
Когда он положил трубку, у него словно камень свалился с плеч.
— Что на тебя нашло, Вильям? — спросил незаметно вошедший Саша, присев по обычаю портных на край стола. Очевидно, он слышал весь разговор.
— Противно смотреть!
— С ними никто ничего не сделает. Это неприкосновенные личности.
— Отволокут в вытрезвитель как миленьких!
— Таких не волокут. Вытрезвитель их не принимает, потому что взять с них нечего — там их всех знают в лицо.
— По мне пусть с ними делают что хотят, но чтоб они там не болтались.
— Ничего не выйдет! Поверь мне! Пробовали их заставить работать, но какие из них работники! Стянут что-нибудь по мелочи и опять пропали. Ты бы таких взял? Нет, не взял бы! А другие, думаешь, глупее? Слушай, у меня винишко есть.
— Не хочу.
— Совсем?
— Потом. Может быть.
— Потом может и не будет.
— Не помру. Я кофе выпью.
— Смотри, этим кофе сердце испортишь! Да, твой завмаг ждет примерки. Не заметил?
— Нет.
— Тут он, тут! Прикатился, как бочонок… Может, все же налить полстаканчика, я принесу.
— Не надо!
И Вильям уже искал среди сметанных к примерке костюмов полосатый пиджак завмага. Это был выгодный клиент, костюмы он шил часто, хоть и заведовал магазином
Отыскав пиджак, Вильям выглянул в вестибюль и позвал:
— Товарищ Цауна!
Альберт Цауна был из тех, кто всегда над чем-нибудь посмеивается. Он посмеивался над своей лысиной, над своими пятьюдесятью годами, над собственным большим животом, который от смеха колыхался между узкими лентами модных подтяжек. Смех его не был ни навязчивым, ни фальшивым, за ним не скрывались ни досада, ни колкость — Цауна смеялся искренне, от души радуясь тому, что ему выпало счастье жить в этом мире. И своей искренней радостью он охотно поделился бы с другими.
С Вильямом они были знакомы уже лет пять. Вильям теперь не мог бы припомнить, кто из знакомых направил Цауну к нему.
— Мне говорили, что вы сумеете сделать меня тонким, как тростинка, — сказал Цауна при первой встрече. — Уважьте на радость моим девочкам в магазине. Как в той песенке поется: «На берегу Даугавы стройный красавец Пидрик жил…»
— Кто вам шил до сих пор?
Цауна назвал имя старого и дорогого мастера-частника.
Вильям немного заколебался. Он знал, что его знаменитый коллега работает аккуратно, хотя и допускает ошибки, свойственные многим старым мастерам. Достигнув мастерства, они считают, что взобрались на предельную высоту. Они так и говорят: «Дальше идти некуда!» И сражаются между собой по пустякам, причем каждый считает себя достигшим недосягаемых высот. Глубже и шире смотреть обычно им мешает недостаток знаний. Ведь до конца тридцатых годов считалось, что ремесленнику достаточно уметь читать и писать, поэтому редкий из них имел полное начальное образование.
Моды менялись, как по двойной спирали, один за другим в моделях оживали старые элементы, над которыми довоенные мастера работали еще десятки лет назад: поэтому они думали — раз для них в этом нет ничего нового, достаточно перенести на костюм старые элементы, и он станет модным. Все как будто ладилось, получалось правильно, опытной рукой можно было иногда и подправить, и подгладить, но все же клиенты замечали, что костюмам не хватает той элегантности, которая на картинке в журнале мод. Это вызывало недоумение. Почему? А причина крылась в самой основе — в системах покроя, по которым работали старые мастера. Системы рождались, отживали свой век и отмирали, уступая место другим, более сложным, более соответствующим замыслам модельеров.
В разных странах мира системы разрабатывались, перерабатывались и из года в год совершенствовались, работали целые институты, стремясь к элегантности кроя и экономии материалов. Старым мастерам уже казалось невозможным освоить эти системы. Они обучились своему ремеслу по книгам Кадикиса, по системе Кадикиса, когда для раскроя костюма требовалось всего около двух десятков формул, а теперь приходилось работать по методу Мюллера из Западной Германии, разработавшему уже около двухсот формул. Если новые книги институтов моделирования и доходили до старых мастеров, то заглянув в них, они находили их слишком сложными и не признавали. Зачем напрягать мозги какой-то алгеброй, если «по Кадикису» просто и ясно: раздели объем бедер на четыре и прибавь один сантиметр. Зачем ломать голову, если заказчиков полно — целые очереди — и платят они те же самые деньги?