Человек, который упал на Землю
Шрифт:
Человек из ФБР и не думал его отпускать.
– Контактные линзы?
– переспросил лаборант. Он наклонился поближе, и долго всматривался в глаза Ньютона. Затем снова выпрямился.
– Вы не носите контактных линз.
Ньютона охватил панический ужас - такого он не испытывал уже очень давно. Яркий свет в комнате начал на него давить, он как будто пульсировал вокруг в ритме сердца. Речь стала неразборчива, как у пьяного.
– Это… новый вид линз. Мембрана, не пластик. Если вы меня на минуточку отпустите, я покажу.
Лаборант всё ещё сидел, поджав губы.
– Таких линз не бывает, - сказал он.
– У меня двадцатилетний опыт работы с контактными линзами, и…
Сотрудник ФБР за спиной Ньютона вдруг произнёс кое-что восхитительное.
– Пусть он попытается, Артур, - вступился он за Ньютона, внезапно отпустив его руки.
– В конце концов, он платит налоги.
Ньютон коротко вздохнул. Затем сказал:
– Мне нужно зеркало.
– Он начал рыться в карманах, и вдруг им снова овладел ужас: он не нашёл специального маленького пинцета для удаления мембран… - Простите, - сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности, - простите, но мне нужен мой инструмент. Наверное, он остался в моей комнате…
Человек из ФБР терпеливо улыбнулся.
– Ну же, - сказал он.
– Мы не можем провести здесь целый день. И в комнату я уже не смогу войти, даже если захочу.
– Ладно, - сдался Ньютон.
– Тогда, может быть, у вас есть маленький пинцет? Я попробую справиться с ним.
Лаборант скривился.
– Сейчас.
– Он пробормотал что-то ещё и подошёл к шкафчику. Через минуту он собрал внушительный набор сверкающих инструментов - пинцетов и разных похожих на них приспособлений непонятного назначения. Он выложил их на столик рядом с зубоврачебным креслом.
Одна из женщин уже сунула Ньютону в руку круглое зеркальце. Ньютон взял со столика пинцет с тупыми концами. Он не очень походил на тот, что был у Ньютона, но должен был сработать. Ньютон пощёлкал им в качестве эксперимента. Может быть, немного большеват, но должен подойти.
Затем он обнаружил, что не может держать зеркало твёрдо. Он попросил стоящую рядом с ним женщину подержать его. Она шагнула к Ньютону и, взяв зеркало, поднесла его слишком близко к его лицу. Он попросил её немного отойти, а затем повернуть зеркальце так, чтобы ему было хорошо видно. Он не переставал щуриться. Лаборант в жёлтом халате начал постукивать ногой по полу. Казалось, постукивание попадало в ритм с пульсацией света.
Когда Ньютон поднёс руку с пинцетом к глазам, его пальцы начали неудержимо дрожать. Он быстро отдёрнул руку. Затем попытался снова, но не смог поднести пинцет к глазу - так сильно тряслась рука.
– Простите, - взмолился Ньютон.
– Ещё одну минутку… - Его рука непроизвольно отдёрнулась от глаза из страха перед инструментом в отчаянно трясущихся, неуправляемых пальцах. Он уронил пинцет на колени. Нащупав его, он вздохнул и посмотрел на сотрудника ФБР, чьё лицо не выражало ровным счётом ничего. Ньютон прочистил горло, всё ещё щурясь на свету. Почему он непременно должен быть таким ярким?
– Как вы думаете, - спросил он, - можно мне чего-нибудь выпить? Может быть, джина?
Неожиданно человек из ФБР засмеялся. Но его смех больше не казался дружелюбным. Он был резким, холодным, безжалостным. Эхом отдавался он от кафельных стен.
– Ну, хватит уже, - сказал он, снисходительно улыбнувшись, - хватит.
В отчаянии Ньютон схватил пинцет. Только бы удалось вынуть хоть одну из мембран, пусть даже не полностью! Уж лучше он повредит себе глаз, но покажет им… Почему не пришёл Ван Бру и ничего им не сказал? Лучше уж покалечить один глаз, чем позволить этой машине с окулярами заглянуть в его череп, чтобы за каким-то бесом сосчитать бороздки на внутренней стороне затылка - сосчитать, глядя сквозь его чувствительные глаза…
Внезапно сотрудник ФБР сжал запястья Ньютона и снова завёл его руки - такие слабые по сравнению с человеческими - за спину. Кто-то надел ему на голову зажим и затянул его на висках.
– Нет!
– тихо вскрикнул Ньютон, дрожа от страха.
– Нет!
– Он не мог пошевелить головой.
– Мне очень жаль, - сказал лаборант, - но для этой процедуры нам нужно зафиксировать вашу голову.
– В его голосе не было ни капли сожаления. Он подкатил прибор прямо к лицу Ньютона. Затем покрутил колёсико, которое подвело окуляры с резиновыми чашечками к глазам Ньютона, словно бинокль.
И Ньютон, во второй раз за эти два дня, сделал кое-что впервые, кое-что очень человеческое. Он закричал. Сначала он кричал без слов, но постепенно его крик сложился в слова:
– Разве вы не знаете, что я не человек?! Я не человек!
– Резиновые чашечки полностью заслонили свет. Он больше ничего не видел.
– Я вовсе не человек!
– Ну хватит, довольно, - сказал сотрудник ФБР позади него.
Вспышка серебристого света показалась Ньютону ярче, чем июльское полуденное солнце показалось бы человеку, который только что вышел из тёмной комнаты и смотрит, смотрит на него, не смыкая век, - пока не почернеет в глазах. Затем чашечки перестали давить на лицо, и он понял, что они откатили машину назад.
Лишь после того, как Ньютон упал дважды, они проверили его зрение и обнаружили, что он ослеп.
10
Ньютона шесть недель продержали в государственной больнице без всякой связи с внешним миром. Правительственные врачи ничем не смогли ему помочь. Светочувствительные клетки его сетчатки выгорели почти полностью: всё, что он мог теперь видеть, напоминало сильно засвеченную фотопластинку. Через несколько недель он уже мог с трудом отличить свет от тьмы, и если у него перед глазами помещали большой тёмный предмет, он мог сказать, что это и в самом деле большой тёмный предмет. Больше он не мог различить ничего - ни цвета, ни очертаний.
В это время Ньютон снова начал думать об Антее. Он стал ловить себя на том, что вызывает в памяти старые разрозненные воспоминания, по большей части из детства. Он вспомнил игру, вроде шахмат, которую любил ребёнком, - в неё играли прозрачными кубиками на круглой доске - и её сложные правила, по которым бледно-зелёные кубики получают превосходство над серыми, если выстроить их в многоугольник. Он вспомнил музыкальные инструменты, на которых учился играть, книги, которые прочёл, особенно книги по истории, и то, как в возрасте тридцати двух антейских лет - или сорока пяти земных - вместе с женитьбой закономерно окончилось его детство. Жену он сам не выбирал, хотя иногда это допускалось, а разрешил сделать выбор своей семье. Его брак оказался плодотворным и достаточно приятным. Между ним и его женой не было страсти, но антейцы не были страстным народом. Теперь, ослепший, в американской больнице, он вспоминал жену с большей нежностью, чем когда-либо раньше. Он тосковал по ней, и хотел, чтобы она была рядом. Иногда он плакал.