Человек меняет кожу
Шрифт:
– Что же нам, по-твоему, из-за твоего Тарелкина больше встречаться нельзя?
– Это уж тебе видней. Не хочешь, не будем.
– Хочу. Подожди, надо только придумать – как.
– Ничего ты не придумаешь. Очень, видно, на выдумку тяжёл. Ладно! Только, чтобы мне даром не бегать, давай мне знак какой-нибудь. Если знаешь, что ночью будешь дома, и хочешь, чтобы я пришла, – ходи днём на работах в тюбетейке. А знаешь, что будешь занят, либо тебе не до меня, – надевай свою белую фуражку. Запомнишь? Ну, мне некогда, скоро смена.
Она исчезла в темноте. Захрустела осыпающаяся галька.
Поздно
Комаренко повернул гофрированную кнопку. Опять к комнате протяжно засвистел планетарный ветер, донося разрозненные обрывки звуков. Звуки сгущались, росли, пока не перешли в хриплые раскаты косноязычной английской речи. Комаренко уловил слово «Калькутта». Грохнул дребезжащий джаз. На осколках глиняных барабанных звуков, как кот на черепице, раздирающе замяукала труба, пронзительной жалобой затосковала гавайская гитара, и, стуча по паркету деревянными башмачками, разбежались врассыпную перепуганные трещотки.
Шелохнулось одеяло на дверях. В комнату вошёл Мухтаров и, огорошенный, остановился на пороге.
– Заходи, заходи! – заглушая визг радио, прокричал Комаренко. – Поймал Калькутту! Слышишь, как мяукают? Это англичане жалуются, что дела у них плохи. Подожди, я тебе сейчас поймаю Пешевар.
– Погоди, потом поймаешь. Дело у меня к тебе есть.
Комаренко выключил приёмник.
– Что нового?
– Насчёт «Красного Октября» поговорить с тобой хотел.
– Всегда готов, – как говорят наши товарищи пионеры.
– Вот какое дело. Они там скоро начинают сев, кончат на днях вторую вспашку. И оказывается, тридцать га лучшей земли, пригодной под египетский хлопок, правление отвело под пшеницу, а хлопок собирается сеять на земле, заведомо непригодной…
– Что и требовалось доказать.
– Что?
– Говорю: что и требовалось доказать. Помнишь, я тебя предостерегал насчёт этого колхоза ещё месяц тому назад?
– Да, ты оказался прав.
– Ничего, не расклеивайся, всё к лучшему. Ну и что, все колхозники об этом знают и молчат?
– Многие не знают. План, представленный правлением, общее собрание утвердило. Но собрание, как и в тот раз, созвали нарочно в такое время, когда большинство колхозников не могло на нём присутствовать. Так или иначе, план формально утверждён. Чтобы обеспечить себе поддержку колхозников, правление распускает слухи, что не позже августа месяца будет новая война. Вот и говорят: посеете хлопок на хорошей земле, с голоду подохнете. Раз война, значит, никакого подвоза хлеба не будет. Надо самим позаботиться о том, чтобы кишлак до будущей весны обеспечить своим хлебом. Ну, а большинство дехкан – народ тёмный, к тому же не вполне устойчивый, – середняки. Одурачить их нетрудно. Самое интересное, отгадай, кто всё это дело раскрыл?
– Рахимшах Олимов?
– А ты откуда знаешь?
– Я? Да я так, по другой линии знаю…
– Олимов тебе говорил?
– Нет, не Олимов. Один дехканин говорил. Какая тебе разница?
– Чего ж ты мне об этом не сказал?
– А я сам узнал только сегодня.
– И что ты об этом думаешь? Помнишь Рахимшаха Олимова? Первый председатель колхоза, тот, что европейские плуги для парада держал, а пахал омачами.
– Ну, и что ж тут удивительного? С тех пор два года прошло. Если б у нас дехкане не росли, на что бы тогда сдалась советская власть? Ты мне вот что скажи: какие указания ты дал Олимову?
– Пока никаких. Приказал ему вести индивидуальную разъяснительную работу среди колхозников и добиться пересмотра плана без вмешательства района.
– Правильно. И никаких других мер, пожалуйста, пока не принимай. Иначе всё дело испортишь. В крайнем случае, если им не удастся добиться пересмотра плана, пусть орудуют так, чтобы эти тридцать га начали сеять в последнюю очередь. Сначала, мол, надо хлопок, а то перед районом неудобно, а хлеб успеем потом.
– Я ему приблизительно так и сказал.
– Правильно. Теперь так: в колхозе создается здоровая ячейка из советски настроенных дехкан – Рахимшах Олимов, Хаким-неудачник, вдова Зумрат, Мансур Насыров, ещё пять-шесть человек менее сознательных. Это вполне закономерный процесс. Обрати на это внимание. Всю разъяснительную работу в колхозе нужно, естественно, проводить через них. Рекомендую тебе особенно вдову Зумрат, – очень толковая женщина.
– Знаешь, за этот колхоз мне прямо в морду самому себе плюнуть хочется.
– Ничего, бывает. Ты не горюй. Помаленьку почистим. Актив вот растёт, это главное. У тебя, брат, на этих тридцати гектарах целая коммунистическая ячейка вырастет, а ты ещё в обиде. Ну, садись, давай ловить Пешевар…
Глава восьмая
По узкому кавальеру над зияющим ущельем магистрального канала продвигалась гуськом небольшая группа людей. Впереди, перепрыгивая с камня на камень, шёл Морозов в расстёгнутой мокрой от пота рубахе. За ним, напрасно пытаясь уловить ломаный ритм его прыжков, почти бежал запыхавшийся человек в синем гасконском берете в сопровождении Кларка и Андрея Савельевича. Человек в берете был иностранный писатель, молодой член зарубежной коммунистической партии, приехавший на строительство по заданию крупной левобуржуазной газеты. Иностранный писатель пробыл в СССР уже шесть месяцев, видел немало строительств и неплохо говорил по-русски. Все эти месяцы он жил в состоянии какого-то неослабевающего напряжённого восторга. Всё, что он видел, было настолько грандиозно, что передать это способны были лишь слова благородного пафоса.