Человек неразумный
Шрифт:
Шеф продолжал расписывать суровые прелести местного климата, а мысли Заломова улетели во времена его детства, на Юг Ленинградской области, на низкие берега его любимой речки. Со времён отступления Великого ледника переносила она свои чистые воды из одного небольшого озера в другое. И он снова увидел тот проплывавший мимо широкий лист кувшинки, на котором сидела синяя стрекозка, заложив за спину прозрачные крылышки с тёмно-синими пятнами. Эти синие стрекозки его страшно привлекали и своею красотой и тем, что летали, порхая, как бабочки, и, как бабочки, умели складывать крылья за спиной. Появление красавицы-стрекозки, спокойно плывущей на своём роскошном зелёном плотике, вызвало у 11-летнего Заломова страстное и нелепое желание добраться до неё. Но та была слишком далеко, и она уплывала. И вот тогда-то и метнул он в неё свою удочку. Почему и зачем? – навсегда осталось для него загадкой. Стрекозка вздрогнула и улетела, смешно маша своими легчайшими сине-пятнистыми
Чтобы добраться до удочки, он зашёл в воду и скоро понял, что речка глубже, чем ему представлялось. Пришлось плыть, и тут случилось непредвиденное – водяная трава почти мгновенно оплела его руки и ноги. После краткой и бурной попытки вырваться из травяных пут Заломов с ужасом осознал, что не может дотянуться ртом до поверхности. Оставалось лишь опуститься на дно и, хватаясь за пучки речной травы, подтягивать своё тело к берегу. Нужно было преодолеть под водой каких-нибудь семь-восемь метров, и он преодолел их, истратив все свои силы и весь свой кислород. Он плохо помнил, как выполз на берег и рухнул на жёсткую осоку. Отдышавшись, добрался до сухого места и лёг на живот на самом краю обрывистого берега. Взгляд мальчика упал на воду, и… перед ним открылся новый, дотоле неведомый мир подводной жизни реки: жёлтое дно, освещённое вечерним солнцем, длинные изумрудные ленты речной травы, бурые раковины бесконечно медленно ползущих беззубок. Вдруг он заметил, что возле большого куста водяной травы, среди её змеевидных стеблей, находящихся в непрерывном колебательном движении, есть нечто зелёное, узкое и совершенно неподвижное – это была небольшая щука. Совсем рядом с нею крутилась стайка мелкой плотвы. Глупые рыбки то приближались к щучке, то отдалялись от неё, но та оставалась совершенно неподвижной. Заломов просто обомлел от волнения. Восторг наблюдателя слился с бешеным охотничьим азартом. Он не понимал, чего ждёт щука, да и видит ли она плотвичек, мельтешащих прямо перед её носом. Несколько минут ситуация под водой не менялась: щука оставалась на своём месте, а мирные рыбки плавали взад-вперёд вблизи хищницы. Наконец он засёк тот молниеносный бросок узкого тела и увидел, как сверкнул на солнце серебряный бок жертвы, и как брызнули во все стороны обезумевшие от ужаса плотвички. Щучка тоже куда-то пропала.
Заломов был потрясён именно этой подсмотренной картиной подводной жизни реки, а всё пережитое в борьбе с речной травой осталось в его памяти лишь эпизодом, предварившим неизмеримо более важное событие. Весь остаток каникул в то лето провёл он, лёжа на берегу речки и следя за всеми её обитателями – от улиток и пиявок до рыб и водяных крыс. Вспоминая свои школьные каникулы, чаще всего он видел прозрачную воду и дрожащие серые тени рыб на желтоватом песчаном дне.
В школе Заломову нравились многие предметы, но на каникулах он погружался в мир биологических грёз. Тысячи однодневок, парящих в светлом воздухе белых ночей, напоминали о краткости жизни, и он мечтал, как было бы здОрово научиться задерживать старение. «Ведь наша жизнь, – рассуждал он, – фактически химический процесс, этакая долго длящаяся химическая реакция. Почему бы не попытаться её замедлить, или даже почему бы не попробовать обратить её вспять? И тогда можно было бы омолодить бабушку. Но если жизнь каждого отдельного живого существа – химическая реакция, то и вся жизнь на планете Земля – тоже химическая реакция, непрерывно текущая в течение многих сотен миллионов лет». Эта мысль одновременно и поражала, и забавляла. Он смотрел на окружающие его формы жизни и пытался представить, как могли какие-то первозданные медузы превратиться во всех этих бесчисленных и таких невероятно разных тварей, населяющих окрестные водоёмы, луга, леса и поля. Временами, особенно по утрам по дороге к речке, у него мелькала уж совсем странная мысль: почему эта речка, и кувшинки, и водяная трава, и все эти странные существа, что прыгают, ползают и летают вокруг него, кажутся ему прекрасными? почему он любит их? А в последнее безмятежное каникулярное лето между девятым и десятым классами добавилась новая группа вопросов: как работает сознание? что такое думать и понимать? как возник разум? Именно тогда впервые и прорезался у Заломова его внутренний голос. Как хороший шахматист разыгрывает в своём воображении бесконечные партии, играя попеременно за белых и за чёрных и подчас забывая, где он и где противник, так и Заломов вёл бесконечные споры со своим воображаемым оппонентом. Роль оппонента обычно брал на себя его двойник, его внутренний голос.
Очнувшись от воспоминаний, Заломов снова оказался в кабинете крупного сибирского учёного. Тот молчал и напряжённо смотрел на стакан чая с домашним вишнёвым вареньем, невесть откуда взявшимся в этих суровых краях. За время затянувшейся паузы Драганов несколько раз делал значительное лицо, буравил невидящим взором потемневшее окно, но ничего не произносил. Всё предвещало приближение главной части беседы.
– Сейчас
– Вы спрОсите меня, – продолжал Драганов, – а что надобно сделать, чтобы приблизить решение столь великой задачи? И я вам отвечу: надобно найти новые подходы к вскрытию тонкой структуры генов – быстрые и дешёвые. Проще всего решать эти задачи на плодовой мушке дрозофиле. На её изучение и брошены сейчас основные силы западной биологии. Но ведь и мы, Владислав Евгеньевич, не дремлем. Вы, конечно, отметили, что и в моей лаборатории дрозофила является главным экспериментальным объектом. И вот недавно в моей голове родилась одна весьма перспективная мыслишка, которая, я уверен, позволит нам обогнать америкашек, даже не догоняя, даже не срезая углов на поворотах.
Драганов, не торопясь, допил чай, подцепил ложечкой прилипшую ко дну стакана вишенку и степенно перенёс её в рот. Покончив с вишенкой, он наконец приступил к изложению своей «перспективной мыслишки»:
– Как-то раз наблюдал я такую картину: в мушиный корм, в котором ёрзали личинки дрозофил, совершенно случайно, видимо, по ошибке лаборантки, попал краситель лилового цвета. Сейчас я не скажу вам, какой это был краситель, – Драганов бросил взгляд на собеседника, проверяя, следит ли тот за ходом его мыслей. – Вы же знаете, как питаются личинки мух. Они отрыгивают в корм свои пищеварительные соки, а продукты переваривания снова заглатывают. И вот я заметил, что поначалу мушиный корм был лиловым, а через пару дней цвет пропал. Ну, теперь-то вы понимаете, к чему я клоню?
– Пока нет, – простодушно ответил Заломов.
– Вот, что значит настоящая идея! Она выглядит совсем не очевидной! Это же абсолютно! – Драганов встал, скрестил руки на груди и медленно двинулся вдоль глянцевых плакатов с приукрашенными и омоложенными лицами кремлёвских небожителей. Дойдя до портрета Георгия Жукова, он остановился, поднял свой тяжёлый взор на ордена, покрывающие широкую маршальскую грудь, и захрипел: – Так вот, Владислав Евгеньевич, нет сомнений, что в данном случае у дрозофилы нашёлся ген, действие которого привело к обесцвечиванию лиловой краски. Понятно, что ежели тот ген повредить, попросту говоря, испортить, то личинки потеряют способность разлагать красящее вещество, и цвет мушиного корма останется прежним, скажем, тем же лиловым. Ну так как, коллега? – Драганов повернулся к Заломову, – теперь-то вы начинаете улавливать?
– Кажется, начинаю.
– Ну, слава богу! Уж извините, ежели не слишком доходчиво излагаю, но, мне кажется, проще уж некуда. Итак, сперва мы подбираем краситель, который легко разлагается пищеварительным соком личинок. Затем облучаем мух жёстким рентгеном и находим мутантов, утративших способность отбеливать цветной корм. Ясно, что у них будет повреждён некий ген, ответственный за разложение нашего красителя. Так же ясно, что у части мутантов повреждения затронут регуляторный район того гена. Ваша задача, дорогой коллега, – составить подробную карту именно этого – самого важного для нас генного района. Ведь изучив его, мы сможем управлять работой гена, сможем включать и выключать его по нашему произволу. Ну, теперь-то вы всё усекли?
– Пожалуй, да, – ответил Заломов сухо, не восторженно. – Но вы не объяснили, как мы отличим мутантов по регуляторному району от всех прочих?
– А вот это, Владислав Евгеньевич, уже не ваша забота. Как говаривал академик Иван Петрович Павлов, главное в научной работе – последовательность. Ваше дело – получить мух, потерявших способность отбеливать цветной корм. А когда их наберётся хотя бы с полсотни штук, вот тогда мы и поговорим о ваших дальнейших действиях.
Грубоватый стиль шефа смутил и насторожил Заломова. По его мнению, руководитель должен знакомить своего сотрудника со всеми этапами предстоящего исследования. Проскочила неприятная мысль, что влип, и что его ждёт тоскливая работа технического лаборанта.
– Говорите, поняли, ну и на том спасибо, – шеф, вынул из нагрудного кармана рубашки пачку дешёвых сигарет и закурил. – На настоящий момент ваша задача состоит в следующем: вы должны быстрёхонько проанализировать три-четыре десятка разных красителей и выбрать из них два-три образца, наиболее подходящих для дальнейшей работы.
Заломов задумался.
– Стало быть, мне нужно освоить химию красителей, а это непростая область, и пока я в ней совсем не разбираюсь. И ещё. Вы полагаете, что за обесцвечивание одного красителя отвечает только один ген, а вдруг их больше?