Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё
Шрифт:
Мартин Бек с изумлением увидел, как мать отправила кусочек сахара в рот, прежде чем сделать глоток кофе. Раньше он никогда не замечал, чтобы она пила кофе вприкуску. Перехватив его взгляд, она сказала:
– Ах, в моем возрасте уже можно разрешить себе маленькие вольности. – Она поставила чашку и откинулась на спинку кресла, положив худые веснушчатые руки на колени. – Ну а теперь расскажи мне, как поживают мои внуки.
В последнее время Мартин Бек соблюдал особую осторожность и рассказывал матери о ее внуках только хорошее, ибо она считала их самыми умными, талантливыми и красивыми. Она часто упрекала сына за то, что он недооценивает своих детей, и даже обвиняла его в том, что он груб с ними. Он же полагал, что может трезво оценить их способности, и считал,
– Рольф не собирается после окончания школы пойти по твоим стопам?
– Не думаю. К тому же ему еще нет и тринадцати. О таких вещах пока рановато беспокоиться.
– Если он захочет, ты обязан остановить его, – сказала она. – Я никогда не понимала, почему ты с таким упрямством рвался на службу в полицию. А сейчас это еще более ужасная работа, чем тогда, когда ты только начинал. Кстати, Мартин, почему ты стал полицейским?
Мартин Бек с изумлением уставился на нее. Он знал: она была против его выбора профессии двадцать четыре года назад, но его удивило, что она снова затронула эту тему. Уже примерно год он числился комиссаром государственной комиссии по расследованию убийств, и теперь условия его работы совершенно отличались от условий труда молодого патрульного, каковым он когда-то являлся.
Он подался вперед и положил ладонь на ее руку.
– У меня все хорошо, мама, – сказал он. – Сейчас я в основном сижу за письменным столом. Впрочем, я сам часто задаю себе твой вопрос.
Это была правда. Он часто спрашивал сам себя, почему стал полицейским.
Конечно, он мог ответить так: в то время, в военные годы, это был хороший способ избежать службы в армии. После двухлетней отсрочки, вызванной нездоровыми легкими, его признали годным и больше не дали освобождения, так что причина у него имелась, и достаточно веская, ведь просто отказников в 1944 году не слишком жаловали. Но многие из тех, кто, подобно ему, избежал службы в армии, поступив в полицию, давно сменили профессию, а он дорос до звания комиссара. Очевидно, это должно было означать, что он хороший полицейский, хотя сам он не был в этом уверен. Он даже не был уверен в том, хочется ли ему быть хорошим полицейским, если это означает быть пунктуальным человеком, который никогда ни на йоту не отклоняется от инструкций. Он помнил слова, однажды сказанные Леннартом Кольбергом:
– Есть много хороших полицейских. Тупые парни – всегда хорошие полицейские. Бесчувственные, ограниченные, грубые, самодовольные типы тоже хорошие полицейские. Однако было бы намного лучше, если бы среди полицейских было просто побольше хороших парней.
Вместе с матерью они вышли в парк и немного погуляли. Было слякотно, ледяной ветер раскачивал голые ветви деревьев. Через десять минут Мартин Бек проводил мать до крыльца и поцеловал ее в щеку. Спускаясь с холма, он обернулся и увидел, что она все еще стоит на крыльце, чуть покачиваясь от ветра. Маленькая, морщинистая и седая.
Он сел в метро и поехал в Южное управление на Вестберга-алле.
По пути к себе он заглянул в кабинет Кольберга. Старший криминальный ассистент Кольберг был помощником и лучшим другом Мартина Бека. Однако кабинет Кольберга оказался пустым. Мартин Бек посмотрел на часы. Четверг, половина второго. Сообразить, где в данный момент находится Кольберг, можно было без особых усилий. На какое-то мгновение Мартин Бек даже задумался над тем, не
На его письменном столе лежал короткий рапорт о человеке, который нынешним утром совершил самоубийство.
Звали покойника Эрнст Сигурд Карлссон, было ему сорок шесть лет. Он был холост, его ближайшая родственница, старая тетка, жила в Буросе. Работал Карлссон в страховой компании, на работе с понедельника отсутствовал. Болел гриппом. Коллеги сообщили, что был он одинок и, насколько им известно, близких друзей не имел. Соседи сказали, что он был тихим и безобидным, приходил и уходил точно в определенное время и редко принимал гостей. Исследование образцов его почерка показало, что именно он написал имя Мартина Бека в телефонном блокноте. Не подлежало никакому сомнению, что он совершил самоубийство.
Расследовать здесь было нечего. Эрнст Сигурд Карлссон сам покончил с жизнью, а самоубийство не считается в Швеции преступлением, и у полиции вопросов по данному делу не возникло. За исключением одного. Тот, кто составлял рапорт, тоже задал себе этот вопрос: «Не был ли знаком комиссар Мартин Бек с самоубийцей и не мог бы он что-нибудь добавить?»
Мартин Бек не мог.
Он никогда раньше не слышал о человеке по имени Эрнст Сигурд Карлссон.
Когда Гунвальд Ларссон в половине одиннадцатого вечера вышел из своего кабинета в управлении полиции на Кунгсхольмсгатан, в его планы вовсе не входило стать героем – конечно, если не считать подвигом поездку домой, в Больмору, где ему предстояло принять душ, облачиться в пижаму и лечь в постель. Гунвальд Ларссон с удовольствием подумал о своей пижаме. Он только сегодня ее купил, и большинство его коллег не поверили бы, узнай они, сколько она стоит. По дороге домой ему предстояло выполнить одно маленькое служебное дело, не обещавшее задержать его больше чем на пять минут, а возможно, и того меньше. Все еще думая о своей пижаме, он надел болгарскую дубленку, выключил свет и захлопнул дверь. Дряхлый лифт, как обычно, работал плохо, и Ларссону пришлось дважды ударить ногой в пол, чтобы заставить его двинуться. Гунвальд Ларссон был крупным мужчиной, ростом 192 сантиметра и весом более ста килограммов, так что топал ногой он внушительно.
На улице было холодно, порывы ветра бросали в лицо сухой, колючий снег, но Ларссону предстояло пройти всего лишь несколько шагов до машины, и поэтому плохая погода его не волновала.
Поглядывая по сторонам, Гунвальд Ларссон поехал через Вестербрун. Он видел городскую ратушу с тремя подсвеченными желтым светом золотыми коронами на шпиле над башней и тысячи других огней. Он повел автомобиль прямо до Хорнсплан, свернул влево на Хорнсгатан, а потом направо у станции метро Цинкенсдамм. Проехав еще около пятисот метров в южном направлении по Рингвеген, он притормозил и остановился.
Несмотря на близость этого района к центру Стокгольма, многоэтажные дома здесь отсутствовали. К западу от улицы простирался парк Тантолунден, с противоположной стороны возвышался каменистый холм, у подножия которого находились автостоянка и заправочная станция. Улица называлась Шёльдгатан, но в действительности была вовсе не улицей, а скорее частью обычной дороги, оставленной тут по совершенно необъяснимым причинам архитекторами, буквально опустошившими весь этот район города, впрочем, как и большинство других районов, лишившихся собственного лица и уюта.
Шёльдгатан в длину не превышала трехсот метров и соединяла Рингвеген и Розенлундсгатан, ездили по ней в основном такси и редкие полицейские автомобили. Летом здесь был своеобразный зеленый оазис, и, несмотря на оживленное движение по Рингвеген и грохот поездов метро всего в пятидесяти метрах отсюда, подростки со всего района, запасшись вином, сосисками и засаленными колодами карт, собирались в кустах и знали, что никто их не станет беспокоить. Однако зимой тут вряд ли кто-нибудь появился бы по собственной воле.