Человек с рублём
Шрифт:
В этот момент, воспользовавшись паузой, поднимается мой друг Смирнов-Сокольский и своим хриплым голосом восклицает:
– В том-то и дело, Екатерина Алексеевна, что вы получаете, а Александрович – зарабатывает!
Эта реплика буквально сразила оратора. Фурцева онемела. В какой-то мере шутка Смирнова-Сокольского затормозила наступление министерства на артистов – так называемых миллионеров. Но ненадолго.
Через некоторое время в Москонцерт был спущен приказ, запрещающий мне выступать более 10 раз в месяц. Несмотря на бурный протест областных филармоний, которые и при 15 концертах в месяц не могли удовлетворить на них спрос, решение осталось в силе.
Но и этого показалось мало. Еще через год
УСИЛИЯ СОКРАТИТЬ
О том же речь и в воспоминаниях поэта Бориса Слуцкого о его работе на радио в пятидесятые годы: «Платили за композицию – она длилась около часа – и слушали ее десятки миллионов – от полутора до двух тысяч тогдашних легких рублей. Это и был мой месячный бюджет. Постепенно выяснилось, что делаю я одну композицию в месяц или две – деньги платят примерно одни и те же. Выписывал деньги начальник отдела Иван Андреевич Андреев, известный, между прочим, тем, что, прочитав статью Привса о Сталине, глубокомысленно сказал: «А кто он такой, чтобы писать о великом Сталине?» – и зарезал статью. Обо мне Андреев, по-видимому, думал, что такой должен получать полторы-две тысячи в месяц. Не больше и не меньше. И выписывал мне именно эту сумму. Сделанное мною финансовое открытие привело к тому, что я сократил усилия до минимума» («О других и о себе». М., 1991. С. 16-17.).
Вся страна сократила усилия до минимума: заставили! Знаменитого баса не выпустили за границу на гастроли: на собеседовании выяснилось, что он плохо подкован по политической линии, не знает решений последнего пленума ЦК. Госконцерту СССР перечислили бы за его концерты валюту. Да и кого бы за границей интересовал его политический уровень? Ждали певца. И не дождались. Мы все-таки психи...
НИЖЕ СВОЕГО ДОСТОИНСТВА
Оба мы закончили технический вуз, поэтому были отринуты от детального изучения политэкономии. Мы, конечно же, много на этом потеряли и в то же самое время нашли, потому что избежали углубленного проникновения в труды Ленина. А тяга к политэкономии и к экономике в нас была, пусть и не столь осознанная, как позже, уже в МЕНАТЕПе. Один из нас гордится тем, что на олимпиаде по политэкономии вузов Москвы команда МХТИ, в которой он участвовал, нокаутировала команду признанных фаворитов экономического факультета МГУ. Попытался углубиться – не получилось из-за особенностей характера: привык докапываться до первоисточников, а возможности не было. У нас не издавались книги интересовавших нас авторов, а судить об их взглядах по цитатам и мнению популяризаторов счел ниже своего достоинства. Еще на студенческой скамье нас многое угнетало и раздражало, правда, будем справедливы, не вполне осознанно. Став взрослее, мы докопались до причины недовольства. По складу характера и мышления мы оба из тех, кого надо убеждать, на веру мы ничего не принимали. Для нас эстетическим удовольствием были лекции по высшей математике, какие кружева, какие узоры формул! И на лекциях по сопромату, теории машин и механизмов, по другим точным наукам из множества фактов следовал вывод –неопровержимый. Ни одному профессору не пришло бы в голову заявить: так считал, к примеру, академик Вернадский, значит, и быть посему. Мы бы такого профессора просто освистали: студенческая вольница не позволяла пренебрежения к себе.
ГИПОТЕЗА ЕСТЬ АКСИОМА?
А на лекциях по общественным наукам преобладал аксиомный подход, любая ленинская мысль по любому поводу преподносилась как истина в последней инстанции. «Лев Толстой как зеркало русской революции»... Но мы-то знали, что зеркальное изображение есть изображение искаженное: правая рука – это левая, левая – это правая, зеркальное изображение – это не отображение один к одному. Ленин в статье утверждал как раз не это, схватился за эффектное сравнение, но проиграл, продемонстрировал приблизительность мышления. То же и со статьей «Краска стыда у Иудушки Троцкого», Во времена написания ее заголовок был нелепостью. Иуда – библейское имя, есть в святцах. Иуда из Библии – один из апостолов Христа, предатель. Иудушка из «Господ Головлевых» – совсем другое, снова приблизительность, брань вместо аргументов.
Это у нас в детстве было принято: не хватало аргументов в стычке – в ход шли кулаки (теперь это называется «разборка»). Но то – у подростков, а это – в трудах политика государственного масштаба, который был не по сану бранчлив. Когда оппоненты оказывались на голову выше, не брезговал оскорблением личности (все элементы для возбуждения уголовного дела по ст. 206 УК – за хулиганство). Мы, взращенные на точности и доказательности, подобный способ дискуссии (кулачный бой в полемике!) интуитивно не принимали. Вопросов у нас возникало много, но преподаватели марксизма-ленинизма ясности не вносили: мы им – вопрос, они нам – цитату из Ленина. Цитат они знали много, хватало на все случаи жизни.
Армянское радио спрашивают: «Что такое мысль?»
– «Это кратчайшее расстояние между двумя цитатами».
ПОЧЕМУ ОНИ НЕ БРАЛИСЬ ЗА ШПАГУ?
Мы оба, пожалуй, даже болезненно самолюбивы. Если бы нам довелось услышать от кого-то хоть сотую долю ругательств и непристойностей, что отпустил Ленин в адрес Троцкого и наоборот, оба – одного поля ягода, – как бы потом он искренне ни извинялся, мы вряд ли стали бы поддерживать даже видимость деловых отношений. А Ленин простил Троцкого, Троцкий простил Ленина (или сделали вид, что простили друг друга?) – снова в одной, сверхреволюционной упряжке! Оказывается, это норма для политиков, гроссмейстеров по части компромиссов.
ТРУДНОЕ ПРОЗРЕНИЕ
Мы оба прозревали трудно. Марксизм-ленинизм – не наша профессия, мы изучали, чтобы сдать и... забыть, хватало и других забот. Процесс восприятия марксистско-ленинских истин шел не гладко, множилось число вопросительных знаков, а то и просто недоумений. Повторяем, мы привыкли к доказательности. Именно ее нам и недоставало в трудах Ленина. Там не было доказательств и наиглавнейшего тезиса: о преимуществе социализма перед капитализмом. Это была гипотеза, без доказательств переведенная и приказным порядком тоже – в ранг аксиом.
Червь сомнения в нас сохранился, гипотезу в аксиому мы так и не перевели. Кстати сказать, оба мы были комсомольскими работниками, ставку делали на элемент убеждения. Было бы уклонением от истины утверждать, что не прибегали к силовому давлению. Бывало и это, когда не было времени убеждать. Да и в МЕНАТЕПе мы редко – за силовые методы руководства. Претворяем в жизнь знаменитое: теория становится материальной силой тогда, когда она овладевает массами. Мы не навязываем наше руководящее мнение, мы убеждаем в нашей правоте. Именно такой метод руководства сокращает путь в богатство.