Человек, ставший Богом. Мессия

Мессадье Жеральд

Другой судья принялся расспрашивать Иисуса о его здоровье и болезнях, которые он перенес. Затем судья сказал:

– Разденься, пожалуйста. Мы должны убедиться, что ты мужчина.

Иисус удивленно посмотрел на него. Судья настойчиво повторил просьбу, резко качнув головой. Иисус разделся, но браки не снял.

– И браки тоже.

Иисус разделся догола. Экзаменатор спустился с помоста, бегло окинул его взглядом, затем пощупал мышцы, осмотрел зубы, глаза и уши.

– Кандидат – мужчина, – заявил он, обращаясь к Совету, – и находится в добром здравии.

Иисус оделся.

Судьи

вполголоса принялись обсуждать, кого из братьев назначить наставником Иисуса. Потом они решили, что у Иисуса будет два наставника: Езекия познакомит его с правилами общинной жизни, а Иоканаан займется религиозным обучением. Судьи послали за Езекией, чтобы сообщить ему о его новых обязанностях. Они уточнили, что Иисус будет работать в столярной мастерской или в поле – в зависимости от обстоятельств и необходимости.

– А жить он будет, – сказал глава совета, – в твоем доме, Езекия. Ступайте.

Двор был пустынным, его освещал только один факел. На башне дозорный вглядывался в горизонт на тот случай, если падут звезды, или чтобы вовремя заметить клубы красноватой пыли, которую поднимут легионы Демона. Они дошли до здания, разделенного на кельи, каждая из которых имела отдельный выход на улицу. Езекия открыл дверь своей кельи, зажег светильник, взял циновку, стоявшую свернутой в углу, встряхнул ее и сказал Иисусу:

– Вот твоя постель.

– Я хочу пить, – сказал Иисус.

– На подоконнике стоит кувшин.

Иисус с наслаждением пил чуть солоноватую воду, делая длинные глотки. Он устал. Затем они опустились на колени и прочитали молитву. Иисус буквально рухнул на циновку. Ветер нашептывал ему свои безумные вопросы. На небе сверкали звезды, не обращая внимания на людей, которые верили, что эти звезды скоро падут, поскольку иудеи заблудились. На краю Азии над рисовыми полями занимался день, а от дуновения утреннего ветерка на листьях гибискуса дрожали капельки росы.

Глава XX

Суд малодушных

Дни пролетали словно ветер, а ночи походили на песок, текущий между пальцев и оставляющий после себя пыль и прах. Мир, Иерусалим, Капернаум, Тивериада, города чужеземных стран – Дамаск, Антиохия, Пергам, то, как Мария завертывала хлеб в кусок полотна, а Иосиф проверял остроту лезвия рубанка, душистый запах, исходивший от апельсиновых деревьев и окутывавший раскисшую в конце зимы землю, крики детей, резвившихся около его родного дома в Капернауме, незатейливые воспоминания о хнычущем Аристофоре и Сепфоре, потерявшей сандалию ночью, – все превратилось в ветер или прах, уносимый ветром. Иисус научился сеять и выучил древнееврейский язык. Его мускулы приобрели твердость и медленно превращались в кремень. Удар по телу Иисуса мог бы высечь искры. Через несколько недель закончится испытательный срок. Кумран станет его Иерусалимом. Вероятно, когда-нибудь он снова увидит мир, если, конечно, его изберут одним из апостолов, которые разбредутся по свету, чтобы основывать новые центры ессейства.

Но мир, несомненно, будет продолжать существовать.

Иоканаан, которому поручили

обучать Иисуса, все острее чувствовал, что молчание ученика вызвано томлением в его груди. Когда он начинал говорить о скором конце всего сущего, глаза Иисуса оставались равнодушными, и это равнодушие пугало Иоканаана. Образцовый ессей, он не мог больше выносить неверия этого всеми любимого новообращенного, неверия, более заметного, чем камень на пустом блюде. Безразличие ученика оказалось сильнее страстной увлеченности учителя, и, когда однажды Иоканаан вновь, почти с вызовом, заговорил о скором конце света, а карие глаза Иисуса одарили его непроницаемым, как агат, взглядом, он не выдержал:

– Ты не веришь в конец света?

Вряд ли это был вопрос, скорее констатация факта.

– Все миры когда-нибудь заканчиваются, – ответил Иисус. – Мир Моисея закончился. Закончился и мир Давида. А мы по-прежнему существуем.

Иоканаана передернуло.

– Мир не может навсегда закончиться только из-за нас, иудеев. На земле живут и другие народы. Невозможно обречь их на смерть только потому, что наши священники стали недостойными людьми. Необходимо предотвратить конец света, – добавил Иисус с печалью в голосе.

– Мы народ, избранный Богом, – напомнил ему Иоканаан.

– Мы есть, – произнес Иисус, – или мы были? Если мир не прекратил своего существования вместе с царством Давида или с разрушением первого Храма, то почему он должен прекращать свое существование сейчас?

– И это все, чему я тебя научил? – осуждающе проговорил Иоканаан.

– Факты наделяют нас знаниями, которые гораздо глубже тех, что может дать человек. – Помолчав, Иисус добавил: – Верить, что наступит конец света, – значит не замечать собственного скудоумия. Мы начали вырождаться, Иоканаан. Вот почему ессеи укрылись в пустыне…

Кровь хлынула Иоканаану в голову. Все это было невыносимо, но так ясно! Ясно, Господи, ясно, словно день Божий! Он бросился к Иисусу и схватил его за плечи, забыв обо всех запретах. Иисус спокойно сказал:

– Нам необходимо создать новое духовенство, но не такое, которое станет убегать в пустыню.

– Что же ты здесь делаешь? – прошептал Иоканаан.

– Да я уже и сам не знаю.

Иоканаан вышел. Целых три дня он старался вновь обрести утраченное равновесие, само дыхание, но безуспешно. Он теперь не дышал, а задыхался. Утром четвертого дня Езекия попросил его поговорить с Елифасом, новообращенным, делившим келью с Иисусом. Елифас был семнадцатилетним юношей, не способным уследить за двумя мыслями одновременно, весь на виду, словно мед, намазанный на кусок хлеба. Тон Езекии насторожил Иоканаана. Иоканаан решил, что полдень – самое подходящее время, чтобы вызвать Елифаса на откровенный разговор.

– А потом? – спросил сидевший напротив Елифаса Иоканаан, набычившись. Он чувствовал, как от волнения у него на шее вздулись вены.

– Я же тебе сказал, – жалобно пробормотал новообращенный. – Я услышал шум.

– Елифас, брат мой, – примирительно произнес Иоканаан, – понимаешь ли ты, что все это могло тебе присниться?

– Мне ничего не приснилось, – с вызовом сказал Елифас. – Разве я не говорил, что этот шум меня разбудил? А когда я проснулся, я уже больше не сомкнул глаз.