Человек, ставший Богом. Мессия

Мессадье Жеральд

Иисус и Иоахаз остановились у первого же фонтана, расположенного у статуи Цезаря, около которой легионеры сушили свои браки. Вода, некогда очищенная Елисеем, ныне смывала грязь с одежды римлян. Иисус и Иоахаз пошли по улице, лежавшей прямо перед ними, и вскоре очутились на небольшой площади, в центре которой возвышался монумент в римском стиле, увенчанный статуей, изображавшей тучного мужчину. Надпись была сделана на латыни и на древнееврейском языке. Иисус с трудом прочел ее. Это была гробница Ирода Великого. Крики торговцев тамариндовым соком и сладкими лимонами вытеснили проклятия пророков. Иерихон превратился в город наслаждений и удовольствий.

Они сели на ступени кенотафа и принялись с любопытством разглядывать прохожих. Потом их внимание привлекла

небольшая процессия, сопровождавшая носилки с опущенными занавесками, которые несли четверо чернокожих рабов. – Да, здесь есть чем поживиться, – пробормотал Иоахаз. Затем, заметив торговца, толкавшего мула, нагруженного корзинами с овощами, он спросил, не знает ли тот, как лучше добраться до Кумрана.

Торговец остановился, недружелюбно взглянул на обоих мужчин и укоризненно покачал головой. Процедив сквозь зубы, что они нисколько не похожи на людей, мечтающих попасть в Кумран, он объяснил, как туда идти: на юг, вдоль скал, которые все время должны оставаться справа. Кумран находится около третьего брода.

Иисус встал и взял в руки посох.

– Подожди меня здесь минутку, – попросил Иоахаз и куда-то убежал.

Иисус взглянул на статую человека, внушавшего Иосифу ужас.

«Если бы он произнес хотя бы одно слово, достойное остаться в памяти людей, не было бы необходимости в этой статуе», – подумал Иисус.

Вернулся Иоахаз. Он протянул Иисусу небольшой сверток.

– Хлеб, жареный голубь и фиги, – объяснил Иоахаз.

– Но зачем? – удивился Иисус.

– Затем, что ты не умеешь воровать, – ответил Иоахаз, давясь от смеха.

Мгновение спустя Иисус остался у кенотафа в одиночестве. Тень Ирода падала на него, и он сделал шаг в сторону. Мимо шла женщина, державшая на руках маленькую беленькую собачку, всю в завитушках. На руках! Она посмотрела на Иисуса, но он тут же отвернулся и поспешно направился к Иудейским воротам. Через час ходьбы Иисуса уже окружала пустыня. В полдень он перешел первый брод. Иудейская пустыня была желтой, желтыми были и показавшиеся на горизонте скалы. Слева вдалеке было видно топкое болото из расплавленного свинца – Мертвое море. Жара становилась невыносимой. Солнце безжалостно слепило Иисусу глаза. Ему стало плохо. Вдруг до него донесся какой-то свист. Иисус прислонился спиной к скале. Он слышал приглушенный хохот, но ведь он был здесь совсем один! Хохот становился все громче, все раскатистее. Так мог смеяться только сумасшедший. Но это был не сумасшедший. Иисус давно ждал встречи с ним и вздохнул с облегчением.

– Да простит тебя Господь, – сказал Иисус.

Хохот перешел в рычание, а затем в бесконечный вой, который покатился в сторону моря, увлекая за собой все более крупные камни и сотрясая землю.

– Если не хочешь получить прощения, – крикнул Иисус, – убирайся!

Иисус весь покрылся потом, у него дрожали колени, Его голос, унесенный эхом, распался на хаотичные звуки, сливавшиеся с завываниями внезапно налетевшего ветра. Поднялась пыль и закружилась вокруг Иисуса в бешеной пляске.

– Иегова! – простонал Иисус.

Столб пыли поспешно отступил к Мертвому морю, рыча, как раненый зверь. Ветер еще попытался два-три раза сорвать с путника платье, но затем стих. Тишина завладела миром, казавшимся таким же напряженным, как кожа, которую кожевенник натягивает так, что она едва не лопается.

Все тело Иисуса охватила дрожь. Он с жадностью выпил воду, которую набрал в бурдюк в Иерихоне, и съел фигу. Значит, враг все-таки существует. Иисус решил, что его происхождение он установит как-нибудь потом. Главное сейчас – знать, что враг существует, что он вероломный служитель или какая-либо иная ипостась всемогущего Бога.

Иисус прищурился. Второй брод находился всего в нескольких шагах и был таким же иссушенным, как ад. Вдалеке, на нижнем плато Иисус различил очертания домов. Дорога стала спускаться более отвесно. Иисус шел медленно, не отводя взгляда от домов. Построек было больше, чем ему вначале показалось. Все они располагались вокруг большого здания, над которым возвышалась приземистая квадратная башня.

Немного далее к югу два-три десятка баранов старательно опустошали пастбище в компании нескольких ослов и мулов. На западе виднелись хорошо ухоженные грядки. Иисус подошел достаточно близко, чтобы различить голых по пояс мужчин, которые орошали своим потом огороды и поля, где едва начала колоситься молодая пшеница. Но как люди добывали воду в этой огненной геенне? Он добрался до деревни и направился к монастырю, почему-то решив, что большое здание именно им и является. Но Иисус тщетно искал вход в глухой стене, окружавшей здание. Он остановился, чтобы пот, обильно покрывавший все его тело, высох под дуновением знойного ветра, и стал отгонять назойливых мух рукой. Проходивший мимо земледелец с любопытством посмотрел на него. Иисус спросил, где находится вход в здание.

– Со стороны моря. Его скрывает внешняя стена.

Этот человек вовсе не был похож на тех крестьян, которые вели почти животное существование и каких он встречал в Вифсаиде-Юлии. Иисус обогнул здание, вдохнув на ходу зловонный запах дубленой кожи и другой, привычный – только что распиленной древесины. Вдруг он почувствовал, что за ним следят, и поднял голову. Действительно, с башни за ним наблюдал какой-то человек. Но если здесь были расставлены дозорные, значит, существовала опасность? И какая же опасность? Иисус добрался до внешней стены, защищавшей вход от песчаных бурь, и обогнул ее. Дверь оказалась приоткрытой. Он толкнул дверь и очутился в маленькой комнате, где было относительно прохладно. Иисус увидел мужчину, склонившегося над свитком папируса. Кроме стола, на котором лежал свиток, и стула, мебели в комнате не было. Мужчина поднял глаза и пристально посмотрел на Иисуса.

– Мир дому твоему, – сказал Иисус. – Нет ли среди вас Иоканаана, сына священника Захарии?

– Есть, – ответил мужчина.

– Нельзя ли сообщить ему, что Иисус, сын плотника Иосифа, хочет увидеться с ним?

– Иоканаан сейчас в поле. Я пойду предупрежу его, а ты подожди здесь.

Это был второй ессей, которого встретил Иисус. Они оба были молодыми и физически развитыми, да и к тому же красивыми. Вероятно, то, что говорили об ессеях, было правдой: они действительно придавали огромное значение внешнему виду новообращенных и отказывали слишком толстым или слишком худым, низкорослым или непропорционально сложенным и даже тем, у кого были слишком грубые черты лица. Значит, Иисус напрасно пожал плечами, когда ему сказали, что ессеи не принимают в свое сообщество людей, у которых запястья или щиколотки недостаточно тонкие. Он, смутившись, взглянул на свои запястья. По мнению ессеев, душа, предназначенная для высоких идеалов, могла обитать только в гармонично сложенном теле. Такой подход показался Иисусу несправедливым, а вытекающие отсюда последствия – непредсказуемыми. Конечно, недопущение в общину женщин оправдывалось необходимостью сохранить физическую и нравственную непорочность. Но почему ессеи не могли смириться с присутствием законных супруг? Ведь даже у пророков были жены! А если в Кумране так сильно презирали плоть или, возможно, опасались ее желаний, почему тогда ессеи отдавали предпочтение красивым мужчинам? Иисус отогнал прочь воспоминания о Сепфоре, но они вновь вернулись к нему окольным путем в виде назойливого вопроса: почему он сам не женится? Пожалуй, он напрасно подозревал ессеев в чем-то предосудительном. Вероятно, они, как и он, были поглощены не заботами о создании семьи, а совсем другими чаяниями… И Иоканаан…

Услышав шуршание сандалий по камням, Иисус обернулся. Его сердце радостно забилось. Вокруг глаз Иоканаана легли темные круги, щеки впали, нос облупился. Но губы остались почти такими же алыми, как раньше, и они растянулись в улыбке. Иисус не смог сдержать нахлынувших чувств, и Иоканаану пришлось немного отступить.

– Ты не имеешь права до меня дотрагиваться! Даже новообращенный не имеет такого права! Приветствую тебя! Я знал, что ты придешь, и ждал тебя.

Глаза, излучавшие радость, и последовавшее затем долгое молчание придавали этой встрече странный оттенок.