Человек в стене
Шрифт:
— Мама!.. — шептал он, прижимаясь своим худощавым длинным телом к ее некогда внушительным рукам и торсу. За последние несколько лет она усохла. Сделалась тонкой, и ноги у нее ослабли.
Он так и уснул в этом положении, на отцовской стороне кровати, прижимаясь теплой грудью к холодной коже матери, а солнце тем временем поднималось все выше и выше по небосклону. Ощущения были незнакомыми, но не неприятными.
Когда он проснулся, уже снова стемнело. Он неуверенно приподнялся на локте. Мать не двигалась, и он начал понимать, что она уже никогда больше не пошевелится. Это осознание наполнило его ошеломляющим чувством, которое было сложно сформулировать. Он даже и не пытался.
Он знал, что должен делать. Он провел несколько дней в приготовлениях, это был тяжелый труд, но он привык. Физическая работа даже приносила ему некоторое удовлетворение в часы, когда мир, который он знал, исчез навсегда.
Зайдя в комнату матери, он в последний раз встал у ее кровати. Постоял так некоторое время, глядя на неподвижное тело. Потом поднял руку, помахал ей, развернулся на каблуках и покинул квартиру.
ГЛАВА 3
ЛАБИРИНТ
Хенри Юнсон налил кофе в кружку с выцветшим изображением карты Гран-Канарии. Он брал эту кружку каждое утро, в основном в силу привычки. Иногда, глядя на карту этого острова, он задумывался, действительно ли побывал там когда-то. Он мог вспомнить пляжи и ярко-желтый купальный костюм Маргареты, который та спускала на бедра, когда хотела, чтобы позагорал живот. Но с тех пор прошло так много времени! Возможно, ему лишь приснилось все это — часть прошлой жизни, где и сам он был кем-то другим…
Пока остывал кофе, он намазал маслом ржаной хлеб и налил в стакан сока. Апельсинового, восстановленного из концентрата. Маргарета научила его покупать концентрат, чтобы не приходилось таскать в дом тонны жидкости. Потом он положил на хлеб два ломтика сыра, корнишон, помидор и паприку. По субботам он баловал себя, накладывая поверх масла еще и слой майонеза, но сегодня-то был четверг.
На часах было шесть, и Хенри бодрствовал уже два часа. В течение первого часа он лежал в постели и ворочался с боку на бок, но потом в голове что-то стало трещать и все никак не могло остановиться. В пять часов он включил радио, настроенное на станцию, где передавали классическую музыку, но от нее ему тоже было беспокойно, поэтому в конце концов ему пришлось встать и раздвинуть шторы. Положив на стол бутерброды, он взял в посудном шкафу пашотницу и положил туда яйцо, которое варил шесть минут. Потом он уселся за стол, чтобы поесть.
Он разглядывал свой завтрак с комом в горле, из-за которого не мог откусить ни единого кусочка. Тогда он вместо этого сделал большой глоток кофе, потом выпил полстакана сока. Только когда он развернул газету и стал читать, что происходит во внешнем мире, ему удалось отвлечься достаточно надолго, чтобы начать жевать и глотать.
Хороших новостей не было. Напряженность на Ближнем Востоке усилилась, и президент США искал пути для урегулирования конфликта. Хенри перевернул страницу. В парке возле дома Маргареты была изнасилована юная девушка. Пока он читал об этом, на груди у него выступал холодный пот. Жертве насилия было всего тринадцать. Первым делом ему захотелось позвонить Маргарете, чтобы спросить, все ли в порядке с Линой и Катрин, но потом он вспомнил, что обе они давно покинули дом. Его дочери не живут со своей матерью уже несколько лет. Лине двадцать семь, а Катрин — тридцать два. И с ними ничего не случилось, во всяком случае сейчас.
До того как стать отцом, он и представить себе не мог, что его будет снедать вот такое постоянное беспокойство. Он надеялся, что станет легче, когда дочери вырастут и смогут постоять за себя. Ему больше не приходилось сидеть в большом коричневом кресле, ожидая их возвращения с вечеринок. Но теперь ему было не легче, а даже сложнее; девочки звонили ему, может, раз в неделю, и он понятия не имел, чем они заняты по ночам. Раньше они хотя бы говорили ему, куда идут, а теперь он даже не знал, где их искать, если, не дай бог, что-нибудь случится.
Две дочери… Он думал, что рождение Катрин должно будет его разочаровать, но оказалось, что нет никакой трагедии в том, что у тебя не сын, а дочка. Когда появилась Лина, это показалось само собой разумеющимся, ведь до сих пор его дни проходили под одной крышей исключительно с женщинами. Они жили в отдельном одноэтажном доме постройки шестидесятых годов, из белого кирпича и с нависающими карнизами. Крыша была такой большой, что собирала на себя всю хвою с окрестных деревьев, и Хенри каждую осень приходилось по многу раз вычищать от нее водосточные желобы. Еще он был вынужден взбираться туда зимой, чтобы стряхнуть снег с телевизионной антенны.
Лина, Катрин, Маргарета, сука лабрадора и самка черепахи. Однажды Лина явилась домой с морской свинкой, которая, конечно, тоже оказалась женского пола, и Хенри понадобилось полежать на диване, чтобы найти в себе силы заявить, что с него довольно. Не то чтобы он не ценил женскую компанию — по сравнению с тем, как ему жилось сейчас, это был просто рай, — но все же тогда он чувствовал себя исключением, как если бы все они были участницами клуба, в который ему никогда не вступить. Постепенно он осознал, что ему особенно нечего сказать в своем собственном доме, особенно в сравнении с остальными его обитателями.
Может быть, ему следовало тогда взять морскую свинку, подумал он, листая газету. На восьмой странице ему попалась статья про пенсионера, который стал заниматься благотворительностью, помогая бездомным. Человек на фотографии стоял на площади Кунгсхольмена возле столика с кофе и сэндвичами, и лицо его сияло от счастья. Он выглядел старше своих шестидесяти восьми лет (а ему было именно столько, если верить подписи под фотографией). Хенри посмотрел на свое собственное лицо, отражавшееся в зеркале кухонного шкафа. Неужели он действительно выглядит так старо? А может быть, даже еще старше? В феврале ему исполнилось шестьдесят семь.
«Выйдя на пенсию, я перестал чувствовать себя востребованным. Я привык быть нужным на работе, и когда это изменилось, моя жизнь внезапно опустела и потеряла смысл».
Герой статьи говорил, что начал страдать депрессией сразу после того, как ему исполнилось шестьдесят семь лет. Его дочь, психолог по профессии, посоветовала ему заняться чем-нибудь, что никогда не показалось бы ему занятным, будь он в нормальном состоянии.
«Но я понял, что хочу продолжать помогать людям, ведь я занимался этим всю свою жизнь. Я был соцработником, поэтому начал заниматься благотворительностью, несколько раз в неделю угощая людей кофе. Я уже немолод, и это приходится признать, но моя дочь оказалась права — стоило мне начать вкладывать во что-то свою душу и свое время, я внезапно почувствовал себя лучше».