Человек в стене
Шрифт:
Она выйдет из автобуса у бассейна и пойдет по узкой улочке вдоль домов. А там всего лишь останется свернуть налево сразу за домом Холмстремов, миновать подстриженные розовые кусты, которые стоят голыми в свежевыпавшем снегу, и флагшток херра Берга с развевающимся на ветру тросом… И все, и можно будет забраться папе на колени. Всего несколько шагов, и он откроет дверь и крикнет: «Привет, мой маленький тролль!»
Альва вскочила так быстро, что чуть не уронила стул, ухитрившись подхватить его в последний момент и не дать ему грохнуться на пол. Затем она очистила свою тарелку и начала приготовления.
Девочка прислушалась, тихо ли в комнате Ваньи, но все еще спали, поэтому она вернулась в кухню и взяла кошелек. Достала оттуда кредитку и сунула себе в карман. Пин-код она знала наизусть, не зря же видела столько раз, как Ванья набирает его в магазинах.
Альва как раз собиралась положить кошелек обратно, когда заметила клочок бумаги, торчащий из какого-то отделения. Она осторожно вытащила его и положила на стол. На плотной бумаге с неровно оторванными краями черными чернилами был записан незнакомый девочке номер телефона, а рядом угловатым Ваньиным почерком с нажимом выведено имя «Томас».
Она некоторое время посидела с клочком бумаги в руке. Теперь стало ясно, что мать не рассказывает всего. Альву трясло от ярости. Она снова сходила за телефоном и дрожащими пальцами набрала номер.
Раздалось три гудка, прежде чем высокий мужской голос ответил:
— Тюрьма Вестервик Норра, слушаю вас.
Альва молча рухнула на стул.
— Алло? — сказал мужчина.
Альва прочистила горло и проговорила:
— Куда я звоню?
— Это тюрьма Вестервик Норра. Кто вам нужен?
— Э-э, не знаю, — пробормотала Альва, — наверное, Томас Вярн… — и шепотом добавила: — Только я не знаю, там он или нет.
Ей было слышно, как человек на том конце нажимает клавиши.
— По соображениям безопасности и конфиденциальности я не могу подтвердить или опровергнуть, содержится ли у нас Томас Вярн. Если вы хотите связаться с заключенным, вам нужно заполнить форму для подачи заявления. Соединить вас с офисом тюремной службы в Норрчепинге?
Глаза Альвы жгло, но она не плакала. Казалось, все внутри у нее то ли пересохло, то ли вымерзло.
Она положила трубку, ничего не сказав. Еще только рассветало, солнце отражалось от металлических крыш, и его лучи вонзались в поверхность стола, как копья.
У нее не было сил даже, чтобы поднять руку и тем более чтобы вернуться в комнату. Когда Ванья проснулась и пришла на кухню, Альва сидела на том же месте.
— Ты уже встала? — проговорила Ванья, завязывая поясок халата. Она остановилась у стола и спросила, показывая на клочок бумаги с телефоном: — Где ты это взяла?
Ванья орала на Альву все утро. Снова и снова ее крик оглашал кухню, и когда вечером девочка ложилась спать, эхо слов матери продолжало звучать у нее в голове.
— Залезла в мой кошелек, как какой-нибудь чертов подросток! Деньги хотела украсть, да?! У меня больше сил никаких нет! Ну что мне, черт возьми, с тобой делать?! Ты же понятия не имеешь, что у меня сейчас за жизнь! Я на грани срыва, и тут ты собралась
Часы пробили два, и до Альвы донесся звон церковных курантов. Она подумала, что лучше уж крики, чем такая вот полная тишина. Холодная давящая тишина, которая нависла над головами, когда Ванья замолчала, и никуда не делась ни за ужином, ни до конца вечера.
* * *
Большая жирная крыса прошмыгнула по проходу под ногами Вэ и снова исчезла в темноте. Его передернуло. Пожалуй, пришло время поставить еще несколько крысоловок.
Крысы появлялись и исчезали волнообразно. Несколько лет назад было настоящее нашествие — целые сотни грызунов. Однажды он, открыв свою кладовку с припасами, застал около десятка в ящике, где хранилась вся его еда. Когда он поднял крышку, крысы лишь посмотрели на него, а потом продолжили свою трапезу.
Именно то, что они даже не попытались удрать, напугало его сильнее всего. Они не знали, кто тут главный.
В остальные годы крыс почти не было, они подыхали от яда или перебегали по трубам или через канализацию в соседние дома.
Как-то раз он услышал по радио, что, где бы ты ни находился в Стокгольме, в радиусе пяти метров от тебя обязательно есть крыса. Эта мысль ужаснула его. Его ужасало и то, о чем ему напоминали крысы, — то, что он живет второсортной жизнью, хотя изо всех сил пытается сделать свой дом гостеприимным и удобным.
Становилось холодно. Чтобы не замерзнуть, ему приходилось ночевать в квартирах. В проходах постоянно гуляли сквозняки, а снаружи, за стенами, наступила зима. Накануне он видел из кухонного окна Дагни первые снежинки. В три часа уже темнело.
Вэ думал о тех временах, когда ощущал на коже жар солнца. Тогда они ездили на озеро в меловом карьере неподалеку от города. Биргит любила поплавать, а озеро было уединенным. Никто, кроме них, туда не ездил, и они распаковывали свои корзинки и расстилали одеяло на песке. Идеально чистая вода сияла лазурью и светилась на фоне белых берегов.
Вэ вспоминал, как впервые снял рубашку и стоял на солнце — восьмилетний мальчик, высокий и костлявый, с белой до полупрозрачности кожей. Он повернул тогда лицо к небесам и почувствовал себя как-то странно. Солнечные лучи одновременно и грели, и щекотали. До этого он только сидел иногда у открытого окна в кухне, но ощущение, когда солнце ласкает все тело, было совершенно другим. Он постелил полотенце на берегу у кромки воды, и солнце двигалось над ним, докрасна опаляя кожу.
И никаких людей — это было самым главным. Вэ не выносил, когда люди подходили слишком близко к нему, а уж если они с ним заговаривали, он воспринимал это как насилие. Тогда он накрывал голову одеялом и лежал не шевелясь, пока Джим не хлопал его по плечу и не сообщал, что опасность миновала. В первый раз Биргит просто молча стянула с него одеяло, но Вэ принялся завывать и брыкаться так отчаянно, что мать с отцом обзавелись синяками, пока пытались его успокоить. Джим тоже предпочитал уединение. Бывало, что бормотание и невнятные звуки, которые вырывались из Вэ, все усиливались, и иногда его речь прерывалась на полуслове.