Человек внутри
Шрифт:
Он стоял и смотрел, ощущая на сердце пустоту и внезапную усталость, он почти готов был поверить, что город вот-вот протянет руку и сметет его вниз. «И тогда — конец, — подумал он. — Неужели я должен идти туда и разговаривать с людьми и вечно быть настороже?» Слезы былой жалости к себе защипали ему глаза. «Нет мне покоя в Англии, — подумал он. — Лучше уехать во Францию и просить милостыню». Но не мысль о милостыне вызвала в его сердце моментальный протест, а перспектива раз и навсегда потерять Элизабет.
Солнце с неожиданной решимостью нырнуло в ночь с края дальнего холма. Тусклую золотую пыль, рассыпанную в воздухе, смело — осталось только неподвижное прозрачное
Тени опустились на город, и замок исчез из виду, остался только едва различимый горб или вздернутое плечо. Он начал спускаться вниз по тропинке, которая была длиннее, чем это казалось в серебряном свете. К тому времени, когда он добрался до первых разбросанных домов, стало совершенно темно, тут и там темноту пронзали желтые мерцающие огоньки масляных ламп, увенчанные тусклыми пиками дыма из удлиненных фитилей. Он осторожно добрался до Хай-стрит и некоторое время постоял в тени у входа, проверяя свою память на предмет расположения различных гостиниц. Прохожих было мало, и улица напоминала палубу спящего корабля, освещенную двумя лампами на носу и на корме и неожиданно обрывающуюся с каждого борта в темное море. Два старых дома напротив, как безумные, наклонились друг к другу, почти соприкасаясь над узким переулком под названием Кири-стрит, который беспорядочно нырял в ночь, — всего-навсего несколько хаотичных квадратов и прямоугольников с названиями гостиниц, шесть круто спускающихся футов булыжника, а дальше — пустота. За ней невидимые ему — Нью-Хейвен, Ла-Манш, Франция. Даже там он не был бы совершенно свободен. Там вдоль берега бродили низкорослые косоглазые оборванцы с огрубевшими руками, неправильно выговаривающие названия английских денег. Они хорошо знали его в лицо, а Карлиона — еще лучше.
Привычно опустив плечи от жалости к самому себе, Эндрю двинулся дальше по улице. Здесь и там все еще были открыты магазины, и сквозь их освещенные окна были видны белобородые старцы, которые разглядывали свои бухгалтерские книги, жмурясь от удовольствия. Никогда раньше — ни в школе, ни среди контрабандистов, чье скрытое презрение неизменно причиняло ему боль, — Эндрю не чувствовал себя таким одиноким. Он шел дальше. Два голоса, тихо звучавшие в дверях, заставили его задержаться. Он не видел говорящих.
— Приходи сегодня ночью.
— Я? Мне нельзя.
— Я люблю тебя, люблю, люблю.
К своему собственному удивлению, Эндрю ударил кулаком в стену напротив и с бешеной яростью заорал:
— Чертовы развратники! — И пошел дальше, всхлипывая от злости и одиночества. «Напьюсь, если больше ничего не выйдет, — подумал он. — Слава Богу, на это у меня еще денег хватит».
С внезапной решимостью он нырнул в боковую улицу, оступившись от неожиданной крутизны, и с безошибочным чутьем остановился передохнуть у дверей
Было накурено, ему в лицо, как волна, ударил рев человеческих голосов, каждый из которых пытался перекричать другого и заставить выслушать свое мнение. Стоявший у двери высокий худой человек с маленькими глазами и красным безвольным ртом поймал его за локоть.
— Что ты будешь, сынок? — спросил он и немедленно начал плечом прокладывать дорогу сквозь толпу, крича невидимому официанту: — Два двойных бренди сюда для джентльмена, — тотчас же появился с желаемым и снова исчез со своим стаканом, оставив Эндрю расплачиваться. После бренди в голове у Эндрю прояснилось, и он огляделся.
Он выбрал маленького респектабельного человека, который сидел один, и предложил ему выпить вместе. С сомнением глядя на пустой стакан в руке Эндрю, незнакомец ответил, что он бы не возражал против стаканчика шерри. Эндрю принес шерри и, взбодрив себя еще одним бренди, начал расспрашивать своего нового знакомого.
— Я ищу ночлег, — сказал он. — Думаю, что теперь это будет непросто. Город переполнен перед сессией суда.
— Не сказал бы, — ответил мужчина, несколько вопросительно поглядывая на него, как будто боялся, что Эндрю попросит у него взаймы. — Я и сам, вообще-то, нездешний.
— А эта сессия, — продолжал Эндрю, — зачем она вообще нужна? Принести барыши торговцам. Столько суеты ради того, чтобы повесить несколько жалких засранцев.
— Я с вами совершенно не согласен, — сказал маленький человек, отхлебывая маленькими глотками шерри и с подозрением посматривая на Эндрю. — Правосудие должно осуществляться в надлежащем порядке.
— Хорошо, а что такое этот надлежащий порядок? — спросил Эндрю, повышая голос, чтобы перекричать шум вокруг, и в то же время делая знак официанту, что его стакан пуст. — Разумеется, сначала преступление, а затем возмездие.
— Вина должна быть доказана, — сказал незнакомец, понемногу смакуя шерри.
— А без судьи и присяжных она еще недостаточно доказана? — Осмотрительность решительно покинула Эндрю после первого обжигающего глотка из третьего стакана. — Их поймали на месте преступления, и от трупа никуда не деться.
Незнакомец осторожно поставил стакан с шерри на край стола и посмотрел на Эндрю с еще большим любопытством.
— Вы имеете в виду контрабандистов и вменяемое им в вину убийство? — спросил он.
Эндрю засмеялся.
— Вменяемое в вину? — закричал он. — Да оно явное!
— Человек невиновен, пока его вина не доказана, — пояснил маленький человек, как будто повторяя хорошо затверженный урок.
— Тогда надо ждать до второго пришествия, — пробормотал Эндрю, неожиданно с горечью ощутив божескую несправедливость. Он — невиновный — страдал от преследований, а они… — Вам не найти в Льюисе присяжных, которые бы признали их виновными. — Он обвел рукой гостиную. — Они все замешаны, — сказал он, — из страха или ради денег. Если бы вы обыскали склеп церкви Саутховер, то и там нашли бы бочки, а священник закрывал бы на это глаза. Думаете, ему хочется потерять весь свой приход, а может, и отведать кнута у одной из своих колонн? Если хотите покончить с контрабандой, надо забыть о правосудии… Еще стаканчик?