Человек войны
Шрифт:
К бутылкам отнеслись с некоторым сомнением. Зато ладным винтовкам явно обрадовались. С таким оружием в атаку только и ходить. Не зря же с ними маршировали на довоенных смотрах и парадах.
Впрочем, сам Дим, предпочел бы автомат. И еще белый полушубок. Но теплые щегольские кожушки полагались только комсоставу. А автоматов ППД* на всю бригаду было только два. У комиссара Боброва и самого комбрига Безверхого.
Первый же бой расставил все по своим местам. Жестоко и кроваво. Белые кожушки оказались замечательной мишенью. По этой начальственной примете немецкие снайперы первым делом перещелкали почти весь командный состав.
Не оправдали надежд и самозарядные винтовки. На лютом морозе у многих отказал подающий механизм.
Так что уже в самом начале атаки, Диму вынужденно пришлось возглавить взвод и, как все остальные, бежать на врага с примкнутым штыком, но зато с «полундрой»* и в бескозырке.
Подпустив атакующие цепи поближе, фашисты открыли шквальный огонь и положили моряков в снег. Тут бы им и остаться, но выручил командир разведки лейтенант Павел Сухов. Приказав закидать себя снегом (маскхалатов не было), он сумел подобраться к пулеметной огневой точке у церкви и закидал ее гранатами. В последнем отчаянном рывке морские пехотинцы ворвались на окраину села, и началась рукопашная.
Своего первого немца Дим заколол штыком, содрогнувшись от брезгливого чувства, и все завертелось в бешеной круговерти. В воздухе висел черный мат, рвались гранаты и гремели выстрелы, в дыму горящих танков и изб, мелькали искаженные лица.
Потом винтовку рвануло из рук (штык чем-то перебило), и осатаневший Дим перехватив ее за горячий ствол, стал гвоздить немцев по головам прикладом.
Когда бой закончился и Языково отбили, в его руках остался только жалкий обломок.
Враг же, между тем перегруппировался, и, подтянув танки с артиллерией, сам пошел в атаку. При поддержке авиации.
Не получив огневой поддержки от своих, бригада отошла к ближайшему лесу.
Из того боя обе стороны извлекли уроки.
Моряков тут же перевооружили безотказными «трехлинейками» образца 1891/31 года, а заодно экипировали ватными штанами с телогрейками. Техники, однако, не подкинули. Ее остро не хватало.
Один из «неосознавших» это комдивов получил взбучку лично от начальника Генерального штаба Жукова.
В ответ на грозное жуковское «почему топчешься на месте?!», тот посетовал на отсутствие артиллерийской поддержки. И нарвался на ответ.
– Об артиллерии забудь! Тебе дали десять маршевых батальонов! Дадим еще десять! И только попробуй не выполнить приказ! Расстреляю!
Зато у немцев с поддержкой, а особенно с воздуха, все было в ажуре.
И теперь они делали все, чтобы не допустить «черную смерть» на дистанцию штыкового боя.
О том, что моряки не берут их в плен, гитлеровцы уже знали. Накануне, во время затяжного боя за несколько раз переходившее из рук в руки Языково, они страшно расквитались за свой яхромский позор.
И старшина Вонлярский с ребятами были тому свидетелями.
В очередной раз ворвавшись после удавшейся атаки в деревню, они наткнулись на обезображенные тела своих ранее попавших в засаду товарищей из бригадной разведки.
У них были выколоты глаза, а на груди вырезаны звезды.
Все это так потрясло Дима, что он невольно отвел взгляд в сторону – туда, где густо чадил только что подбитый немецкий бронетранспортер. Из его развороченного бока, вместе с кипой новеньких офицерских мундиров, на покрытый копотью снег вывалилась целая россыпь свежее отштампованных «железных крестов».
У этой выпотрошенной немецкой мечты, пройти парадом по Красной площади, над изуродованными телами своих растерзанных товарищей, старшина 1 статьи Вонлярский вдруг отчетливо понял: «Пощады не жду. Но и вы ее не ждите, гады!».
Через день немцы вновь выбили моряков из Языково. И снова предстояло начинать все сначала.
Потом, после окончательного освобождения деревни, соединение отбивало у врага Солнечногорск и Клин, успешно действовала на Северо-Западном направлении.
В начале января 1942-го, за мужество и героизм, проявленных в боях за столицу, оно стало именоваться 2-й Гвардейской бригадой морской пехоты.
Но Дим этого уже не знал.
После тяжелого ранения в бедро во время последнего боя за Языково, он оказался в военно-полевом госпитале в Иваново. Врачи хотели ампутировать ногу, но Дим категорически отказался.
– Умрешь от гангрены, парень, – сказал главный хирург.
– Пусть, – был ответ.– Как я без нее воевать буду?
Ногу все-таки спасли, сделав несколько операций.
Расположенный в школе госпиталь был до отказа набит ранеными. На трех его этажах стонали, вопили от боли и матерились. Одни выздоравливали – другие умирали.
В палате, где лежал Дим (это был класс, с грифельной доской и атласом СССР на стенах), таких было человек двадцать. Всех родов войск, от рядовых до младших офицеров.
Рядом со старшиной, закованный в сплошной корсет из гипса, из-под которого тек гной, лежал танкист, скрипевший по ночам зубами от боли, а с другой стороны сбитый под Яхромой, летчик. У младшего лейтенанта была перебита рука, он уже шел на поправку.
Был там и еще один моряк-тихоокеанец, которого Дим знал шапочно, с контузией и простреленным плечом, лежавший напротив у окна, за которым виднелись голые ветви тополя.
Поначалу ослабевший от операций и потери крови, старшина воспринимал все как в тумане, но потом пошел на поправку. Сказались железный организм и воля к жизни.
Через месяц, зажав подмышку костыли, Дим уже ковылял по палате, а потом стал выбираться в длинный коридор, пытаясь ступать на ногу.
Имея легкий характер и неистребимый оптимизм, моряк быстро перезнакомился с соседями по палате и, кроме сослуживца по бригаде, того звали Володей Ганджой, сдружился с соседом по койке, летчиком Васей Поливановым.