Человек войны
Шрифт:
Первую неделю Андрей спал на полу, на той тоненькой «пенке», которая была обычной постелью для любого разведчика-диверсанта – она входила в «носимое снаряжение»...
Только... Выбирая себе место для ночевки на голой земле, в горах ли, в джунглях ли, спецназовец все равно выискивает такое место, где есть хоть что-то... Трава, мох, старые прелые сосновые иголки, лежащие на земле многосантиметровым слоем... Да просто яма! Земля, она ведь очень теплая и мягкая на самом деле. Никто и никогда не спал на промерзлом камне! Никто и никогда! Всегда находились места поуютнее. А сейчас... Сейчас, в декабре, и хоть это был и Израиль, но температура была всего-то градусов восемь-девять выше нуля, да при постоянной влажности до 90
На какой-то рыночной распродаже он приобрел два подержанных, видавших виды дивана – на «веранду» и раскладной в «спальню», – журнальный столик, пару пластиковых стульев и еще какую-то дребедень по мелочи типа кастрюльки, сковородки и ложек-вилок... Пора было налаживать свой быт.
Пора!.. Только не мог он себя заставить. Не хотел. Потому что не знал, не видел теперь в этом никакого смысла.
«...Быт тебе? Удобства? А хренушки с маслом?! Просрал ты свое счастье, капитан! Уже второй раз! Прошлепал! Сначала Кошка [27] , теперь Мари... Не умеешь ты жить среди людей, волчара. А потому и место тебе здесь, в клетке. Живи и мучайся...»
27
События, которые были описаны в книге «Полет за моря-1».
Он истязал самого себя.
В его «доме» было «шаром покати» – ничего, что можно было бы назвать едой. То есть вообще ничего, даже хлеба! Каждый день он покупал бутылку водки, бутылку минеральной воды, пластиковый стаканчик и шел к морю. Благо, что идти было всего-то минут десять – Нетания город совсем небольшой. Там, в самом конце набережной, у него было одно излюбленное место подальше от любопытных глаз – несколько скамеек под навесом. Но было в этом месте одно, по мнению Андрея, большое преимущество перед всеми остальными. Не сама уединенность места, нет... Здесь с высокого обрыва открывался вид на морской горизонт. Здесь его не загораживали кусты и не было ограждений с табличками «Опасно! Крутой обрыв!»... В этом месте была хоть какая-то иллюзия свободы.
...В этом мире я – гость непрошеный,Отовсюду здесь веет холодом.Hе потерянный, но заброшенный,Я один на один с городом.Среди подлости, и предательства,И суда, на расправу скорого,Есть приятное обстоятельство:Я люблю тебя – это здорово...Андрей выпивал литровую бутылку поганой, дешевой, вонючей водки, которая больше напоминала крысомор, чем напиток для людей, и возвращался в свою «раковину»...
На следующий день все повторялось с самого сначала...
Так прошла одна неделя.
И Филин почувствовал, что опустошен. Полностью! До самого дна своей зачерствевшей души. Он целыми днями бродил по городу и смотрел в незнакомые лица. Он искал... Искал хоть кого-то, с кем можно было бы поделиться своей болью. Но... «свободные уши» не находились, и Андрей шел в захолустный магазинчик на рынке за очередной бутылкой – только она, безмолвная, умела выслушать его слова. Только она, водка, была теперь его неизменной подругой.
...Я навеки останусь, видимо,В этих списках, пропавших без вести,На фронтах той войны невидимойОдаренности с бесполезностью.Всюду принципы невмешательства,Вместо золота плавят олово,Hо есть приятное обстоятельство:Я люблю тебя – это здорово...Он напивался до полного исступления, а вернувшись домой, странное дело, подолгу не мог заснуть тяжелым водочным сном.
Он разговаривал... Иногда даже смеялся, каркая охрипшим, простуженным голосом и даже, правда совсем редко, пел песни. Ведь... дома его ждала Мари... Она такая строгая теперь, приказывала почистить зубы, побриться, сходить в душ. Она молча выслушивала весь тот бред, который он нес, а потом ложилась рядом с ним. Она гладила его бритую наголо голову, вытирала ладошкой его обжигающе горячие слезы и... баюкала Андрея, как ребенка, напевая какую-то колыбельную песню.
И все нашептывала ему на ухо, что больше не надо ходить к обрыву. Что больше не надо думать о том, что полет его с двадцатипятиметровой высоты будет похож на полет птицы. Она раз за разом убеждала его, что и Филин, и Кондор – это всего лишь его, Андрея, имена. И он никогда не сумеет полететь так же красиво, как эти большие птицы, потому что бог не дал ему крыльев...
И Андрей засыпал в водочном бреду. В объятиях Мари Савелофф, успокоенный до утра ее ласковым шепотом.
...В царстве глупости и стяжательства,Среди гор барахла казенногоЕсть приятное обстоятельство:Я люблю тебя!!!Я навеки даю обязательство,Что не стану добычей ворона...Есть особое обстоятельство:Я люблю тебя – это здорово...Так закончилась неделя вторая рака-отшельника...
...30 декабря...
В тот день он проснулся как-то резко, словно толкнул кто под ребро.
Да это был именно день, даже не день уже, а вечер – часы показывали 18.40. Андрей вспомнил, что сумел заснуть только тогда, когда на улице стало уже совсем светло – всю ночь он порывался пойти к обрыву, а Мари всю ночь его от этого «отговаривала».
Он покряхтел по-стариковски, поднимаясь с продавленного сотнями задниц дивана, и подошел к небольшому зеркальцу, которое висело над умывальником.
– Да-а, брат Андрюха... Что-то совсем уже на бомжика похож. А еще боевой офицер.
Из зеркала на него смотрело опухшее от водки лицо законченного ханурика, с огромными синевато-фиолетовыми мешками под глазами.
– Так... Закончили себя жалеть, любимого! Умываться и на воздух!
Он кое-как привел себя в порядок, умылся, поскоблил старой тупой бритвой «ощетинившиеся» щеки, переоделся в чистую, но такую противную, отсыревшую в шкафу одежду и вышел на улицу.
– Ну? Куда теперь? – Он разговаривал сам с собой, не замечая странных взглядов прохожих. – Опять за пузырем? Че-то... Нет, не могу больше.
Андрей медленно брел по улице к центру города, который уже начинал зажигать вечерние огни.
– А какой сегодня день недели?
Он посмотрел на календарь своих наручных часов, да только... Видимо, он что-то там понажимал случайно, и теперь его часы показывали полный бред: «Monday, 9 may, 1997» («Понедельник, 9 мая, 1997 года»)...
– Оп-па! – усмехнулся Филин. – День Победы?! Да-а!..
Он расстегнул титановый браслет, снял увесистые часы и что было сил метнул их в далекие кусты: