Человек звезды
Шрифт:
— Чада мои! — крикнул из дыма отец Павел. — Не долго ждать. Претерпевших до конца Победа!
Глава двадцать седьмая
Садовников очнулся от дремы, словно сердце пронзила острая спица. Вскочил, Веры не было, за окном стояла мгла, сквозь которую светило багровое солнце. Его охватил реликтовый ужас, будто кончалась жизнь на Земле, а Вселенная свертывалась в свиток. Гасли светила и звезды. Он испытывал боль. Казалось, каждая клетка тела кричит от невыносимого страдания, погибает каждая молекула, и в пространстве бушуют вихри, от которых сотрясается и гнется земная ось.
Он стоял посреди комнаты на обугленных ногах, ребра его болели от переломов, в голове набухали готовые лопнуть сосуды, кожа спины была изорвана плетью, он захлебывался
Он посмотрел на деревянную скульптуру Николы. Она кровоточила. Из деревянных глаз лились кровавые слезы. Борода, риза, епитрахиль с крестами, — все было пропитано кровью, которая капала на верстак. Из страниц деревянной священной книги сочилась кровь. В мире совершалось ужасное злодеяние, убывал свет, растекалась тьма.
Садовников, опустив веки, водил кругами глаза, как ясновидец, прозревал творимое вокруг зло.
Он видел груды горящего хвороста, голову отца Павла в дыму, беззвучно кричавшего ученика Колю Скалкина, оскаленный рот Ефремыча, изрыгающий бессловесную песню. Видел тонущий теплоход «Оскар Уайльд» посреди пустынный реки, детей на палубе, которые взялись за руки, и мальчик Сережа, нарисовавший райский звездолет, говорил: «Не бойтесь, там рай. Только держитесь за руки, чтобы мы все вместе туда попали». Садовников видел, как Федя Купорос приближается на джипе к священному дубу, на заднем сиденье лежит мешок со взрывчаткой, и вековое дерево в предчувствии смерти содрогается своими волнистыми листьями, и живущая в ветвях птичья стая готова в страхе улететь. Он видел дискотеку «Хромая утка», кальяны с ужасным зельем, и жених и невеста подносят к губам костяные мундштуки, чтобы втянуть в себя дым, испытать секунду блаженства, а потом умереть в невыносимых мученьях. Видел Веру, свою ненаглядную, которая в разорванном платье, с растрепанными волосами и искаженным лицом бежала босая по городу, гонимая ужасом. Все это видел Садовников, стоя на обожженных ногах, с переломанными ребрами, среди торжествующего зла.
Он открыл глаза, но видел не пепельное солнце и не капающую с деревянного Николы кровь. Желая отделить себя от бушующего в мире зла, окружить себя защитным коконом света, он вспомнил прекрасное, молодое лицо жены и песню, которую она пела, вернувшись из смоленской деревни: «Горят, горят пожары, горят всю неделюшку. Ничего в дикой степи не осталося». Вспомнил маму, которая болела и гасла, и удерживая в себе меркнущий свет, читала наизусть стихи своей молодости: «Скажите мне, что может быть прекрасней дамы Петербургской?» Вспомнил бабашку, которая наклонялась над его детской кроваткой и, вся седая, из серебряных лучиков, улыбалась: «Мой мальчик, ангел души моей»! Он все это вспомнил, и вокруг него образовался прозрачный, голубовато-серебряный кокон света, сквозь которое не проникало зло. Садовников вздохнул глубоко, прочитав неслышно свой любимый героический стих: «Доспех звенит, как перед боем. Теперь настал твой час, молись!»
Он исполнился неодолимой силы. Сквозь него хлынули из древности могучие энергии русских побед, одолений. Зазвучал рокочущий хор бессчетных голосов, среди которых, как всплески чудесной красоты, слышались голоса великих подвижников, мудрецов и поэтов. С неба упал на него прозрачный хрустальный луч, из лазури в его раскрытое сердце, и по этому лучу излились в него божественные потоки света, наполнив бесстрашием и любовью. Он нес в груди это могущество светоносной Вселенной, которое сотворило небо и землю, цветы и звезды, стихи и дивных младенцев. Обратил свой дух к стихиям природы, выбрав среди них ветер, и молитвенно, как псалом, стал читать пушкинский стих:
«Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч». Услышал шум, наполняющий небо. Своей волей и мольбой управлял движением ветра, который собирал над морем облака, сбивал их в белую кучевую тучу, направлял эту тучу к месту, откуда звучала молитва.
Над площадью, где горели костры, появилась белая башня тучи. Из нее вырывались клубы, она увеличивалась, темнела, наливалась фиолетовой грозой. В ней мерцали молнии, она закрыла все небо, и первые тяжелые капли упали на землю. Дождь усилился, разгоняя гостей на трибуне, толпу зевак. И вдруг в туче раскрылись зияющие окна, растворились незримые шлюзы, и грохочущий, сплошной, как ревущий водопад, дождь пал на землю. Погасил костры, прибил дым, хлестал по одеждам казнимых, омывал им лица, смывал краску. Целовал в уста холодными сочными губами. Ливень прошел над кострами, разметал сучья. Веревки, притягивающие узников к столбам, распались, и мученики, шатаясь, пробираясь сквозь кучи дымящихся веток, спустились с помоста. Край тучи уходил за крыши домов, кромка загорелась ослепительным светом. И в открывшейся лазури засверкала дивная радуга.
Спасенные узники, хлюпая по лужам, держась друг за другом, брели через площадь. Отец Павел пел: «Богородица, Дева, радуйся!»
Туча ушла за город, и теперь ливень хлестал по пустынной реке, туманил водные дали, размытые берега. Грохотал по железной палубе теплохода «Оскар Уайльд», где стояли, взявшись за руки, дети. Корма погружалась в воду, подступала к верхней палубе, и дети среди холодной пустыни жались друг к другу, и мальчик Сережа, обнимая дрожащую, в промокшем платьице, девочку Катю, говорил:
— Катя, я тебя люблю. Я хотел, когда выросту, на тебе жениться. А ты меня любишь?
— Люблю.
Палуба уходила под воду, ливень грохотал по железу, и река без берегов, огромная, как море, поглощала теплоход.
Внезапно из тумана, стремительный, белоснежный, возник корабль, светил прожекторами, сиял золотыми палубами. Приблизился к тонущему «Оскару Уайльду», сильные стремительные матросы перескакивали на гибнущий теплоход. Хватали детей, уносили на свой корабль. И когда все продрогшие, дрожащие от ужаса дети оказались в теплых каютах, и мальчик Сережа сквозь хрустальное окно увидел растущие на палубе волшебные деревья и золотые купола, услышал колокольные звоны и дивное пение, увидел капитана, спокойного, светлоликого, окруженного сиянием, он узнал этот чудесный корабль. Именно его нарисовал он, выполняя задание учителя, изображая райский звездолет. Теперь этот белый посланец рая мчался по реке, не касаясь воды, а сзади исчезал в воронках проржавелый остов «Оскара Уайльда».
Туча, фиолетовая, грохочущая, с клубками и вспышками молний, влекла неиссякающий ливень за окраину города, над окрестными лесами, вдоль шоссе, по которому мчался джип «Чероки». Федя Купорос гнал машину сквозь серый водопад, вглядываясь в мутное стекло, на котором бешено метались щетки. Кругом взрывалось, сыпались молнии, слепило глаза. Сквозь ливень возник священный дуб, громадный, корявый, с черной тяжелой кроной. Федя Купорос радостно вздохнул, поднес руку ко лбу, желая перекреститься. Ударила белая зеркальная молния. Воздух затрепетал огнем. Небесное электричество окружило машину плазмой. Искра небес замкнула клеммы взрывателя, и лежащая на сиденье взрывчатка рванула страшным ударом, превращая машину и Федю Купорос в кровавые лоскутья. Взрывная волна достигла дуба, колыхнула крону, обрушила зеленые потоки воды. И на мокрую землю посыпались желуди. Светились в траве как маленькие драгоценные слитки.
В дискотеке «Хромая утка» все было готово к «полету в открытый космос». Служители омывали красным вином костяные мундштуки кальянов. В медных чашечках краснели прозрачные угольки. Стеклянные сосуды, похожие на волшебных перламутровых птиц, пленяли глаз. Жених и невеста, счастливо переглядываясь, уже касались губами мундштуков, чтобы вдохнуть сладкие дымы и улететь к далеким планетам, испытывая райское блаженство. Вдруг зазвенело стекло, и, рассыпая осколки, влетел камень. Он пролетел к стойке бара, на котором стояли кальяны, ударил в сосуд из розового, усыпанного жемчугами стекла. Выбил мундштук из пунцовых губ невесты, и она с криком отпрянула от водяных брызг и осколков. Камень, разбив кальян, сделал круг, поднялся под потолок и замер там, переливаясь гранями, как кристалл горного хрусталя. Некоторое время он переливался голубым светом, словно таинственная звезда. Прянул вниз и разбил второй кальян, осыпав жениха стеклянными осколками. После этого камень застыл в воздухе над изумленными людьми, и казалось, он дышит, окруженный голубым сиянием. Помчался к окну и вылетел сквозь разбитое стекло. И в помещении, где он только что был и стояли изумленные люди, слабо запахло розами.