Человек. Образ и сущность 2017. Гуманитарные аспекты. № 3–4 (30–31): Угроза апокалипсиса и идея сверхчеловека
Шрифт:
М. Фуко считает, что необходимо заменить сокровенные сокровища вещей дискурсом, регулярной формацией объектов. Так создается современная история дискурсивных объектов, которые не погружаются в глубины общей первоначальной почвы, а приводят отдельные рассеянные регулярности в определенную связь, соответствующую не менее определенным интересам и целям.
М. Фуко считает, что установление такого рода объектов дискурса не требует исследования их смысла, поскольку сама эпоха характеризовала этот смысл как «тихое помешательство». Подобного рода анализ М. Фуко считал излишним. Дискурс – это тонкая контактирующая поверхность, сближающая язык и реальность, смешивающая лексику и опыт [Фуко, 1996, с. 47–48]. Дискурс создает свои объекты, не погружаясь в глубины общей первоначальной почвы. Он создает новую реальность,
Рождение диктатуры коллективного мнения, подавляющего своим «авторитетом» объективную истину, – явление, характерное для современной эпохи. Содержание и утверждение конечных заключений этой практики определяется ответом на вопрос: «Кто говорит?» В зависимости от того, кто говорит, дискурс обретает презумпцию истинности. Статус индивидов, обретающих право отдавать предпочтение именно данному дискурсу, также определяет институционализированную область, в которой на законном основании формируются специфические объекты и инструменты верификации, поле документации, совокупности отчетов и опубликованных результатов.
Так, говорит М. Фуко, разжимаются жесткие сочленения слов и вещей и освобождаются совокупности правил, обусловливающих дискурсивную практику [Фуко, 1996, с. 48]. К этому следует добавить позиции, которые субъект может занимать в информационной сетке, в теоретических штудиях и устной системе коммуникаций. Хотя М. Фуко формирует эти выводы на основе медицинской практики, очевидно, что в современную эпоху они обретают универсальный смысл воздействия на формирование в нужном направлении глобального общественного мнения.
Для получения необходимого результата не нужно следовать логике дедуктивных схем, т.е. логике последовательности рассуждения, а нужно правильно определять возможные распределения рядов высказываний, наглядных рассуждений, порядка описаний, способов перераспределения временных событий, определяющих взаимозависимость гипотезы и верификации. Так формируется «поле присутствия», то, что могло попасть в поле наблюдения, и то, что тысячекратно передавалось из уст в уста, что можно определять как суждения по аналогии, как общие принципы и модели, как область памяти.
На этом основании определяются возможности вторжения, которые, не затрагивая истины, могли бы переводить количественные высказывания в качественные, т.е. определяющие формы иерархии и подчинения, способы высказываний и видов критики, комментирования и интерпретации различных высказываний и точек зрения.
Вместе с тем это позволяет установить, каким образом различные высказывания могут возникать и распадаться, заново собираться, расширяться или ограничиваться, приобретать новый смысл. Такой дискурс может существовать на доконцептуальном уровне, который М. Фуко связывает с действием теоретических схем, таких как атрибуции, артикуляции, обозначения и деривации. Эти схемы позволяют определять свою область правомерности: в соответствии с какими критериями, требованиями формата мы можем диспутировать об истине или ложности, исключать некоторые высказывания как не свойственные данному дискурсу. Дискурсивный уровень выводов не отсылает ни к горизонту идеальной логики, ни к эмпирическому генезису абстракций. Дискурс здесь не является выражением внешнего, т.е. адекватным отображением реальности. Он является местом рождения концептов. Поле дискурса позволяет выявиться возможности гетерогенной множественности концептов, что приводит к расширению тех тем, верований и репрезентаций, к которым мы сами добровольно обращаемся, когда формируем историю идей [Фуко, 1996, с. 63].
Формирование концептов, не связанных с почвой исторической реальности, создает идеальное основание игнорирования традиционных формационных и экономико-технологических классификаций этапов исторического движения цивилизаций. Теории первобытно-общинного строя, феодального, капиталистического общества, как и аграрного, индустриального, постиндустриального, информационного общества, как представляется, страдают одним общим недостатком: они определяют конечную цель истории. Идею конечной цели несет в себе и неолиберальная доктрина, пытающаяся догматизировать идею рыночной экономики как конечной стадии истории. Деструктивные конвульсии государств, в которых практически реализуются «конечные цели», расчищают ментальную почву для восприятия теоретических схем на доконцептуальном уровне, имеющих характер и свойства гетеротопий.
Отход от почвы можно успешно реализовать, если в теориях научных дисциплин, таких как лингвистика, экономика, психиатрия, естественная история, обнаруживаются альтернативы, даже не принадлежащие одному временному отрезку, представляющие себя в формуле «либо… либо». Концептуальное рассеивание заставляет формировать дискурсивные подгруппы. Применительно к истории научных дисциплин выявление взаимоисключающих концептуальных заключений вполне естественно, так как зрелые научные заключения будут соотноситься с выводами первоначальных этапов становления науки. Но если формула «или… или» полагается равноценной применительно к любой стадии развития науки, то тогда будет происходить легитимация донаучных фантазий.
И М. Фуко, конечно, ошибался, когда утверждал, что описанные таким образом стратегии не укореняются применительно к науке за пределами дискурса в глубине предпочтений и не являются ни выражениями мировоззрения, ни проявлениями лицемерного «интереса», скрывающегося под благообразным покровом теории.
Субъективность предпочтений и проявление лицемерного интереса особенно наглядно проявились в легализации дискурсивных объектов в глобальных информационных противостояниях XXI в. Например, очевидный факт нападения Грузии на Южную Осетию и российских миротворцев в процессе дискурса в средствах массовой информации стран Запада превратился в противоположную информационную объективность как совсем другая «истина». Аналогичная методология применялась и применяется в освещении поведения военных подразделений киевской хунты, ее агрессии против Донецкой и Луганской республик. Концептуальный отход от почвы, т.е. от фактического положения дел наблюдается и при попытках объяснения катастрофы малазийского Боинга, сбитого над территорией Украины. Аналогичная технология информационного воздействия применялась и при дискредитации Олимпийской сборной России в ходе подготовки к Олимпийским играм в Бразилии в 2016 г.
Методология формирования дискурсивных объектов оказалась пригодной для создания системы глобального управления общественным мнением современного мира. Глобальное управление общественным мнением приобрело приоритетный смысл, поскольку оформилась потребность в том, чтобы направить процессы интернационализации цивилизационной жизни в узкое русло утверждения в мире цивилизационных стандартов, отвечающих интересам «исключительной» державы и многонациональных корпораций. Утверждение этих стандартов требовало информационной дискредитации их возможных идейных противников и культивирования авторитета нужных дискурсивных объектов.
Это форма информационной диктатуры, опирающейся на владение средствами массовой информации, теоретические разработки и безусловный авторитет согласованной коллективной позиции. Эти стратегии как раз и служили целям сокрытия лицемерного интереса путем профессионально разработанного механизма формирования нужных дискурсивных объектов. Нужные дискурсивные объекты становились основанием для различения «правильного» и «неправильного», независимо от сущности объективной истины.
Как показал исторический опыт, легализация принципа гетеротопии применительно к науке нежелательна, поскольку влечет за собой подрыв ее авторитета изнутри. Пророки «правильности» принесли миру вирус духовного заболевания, приведшего в ХХ в. к цивилизационной катастрофе. Этот вирус, однако, не исчез. Он породил формирование новых дискурсивных объектов, сущность которых сводится к оправданию новых вариантов глобального гегемонизма [Скворцов, 2016, с. 364–372].