Черчилль. Биография

Гилберт Мартин

Вечером Черчилль пригласил Сталина на ужин в британское посольство, располагавшееся напротив Кремля на другом берегу Москвы-реки. Когда Черчилль сказал, что его враждебное отношение к итальянцам изменилось благодаря восторженному приему, который они оказали ему в ходе последнего визита, Сталин заметил, что те же самые толпы приветствовали и Муссолини. Ужин растянулся до четырех утра, поэтому Черчилль ночевал в центре города, в доме 6 по улице Островского, предоставленном ему Сталиным. «Я очень хорошо побеседовал со Старым Медведем, – написал Черчилль Клементине 13 октября. – Чем больше я с ним вижусь, тем больше он мне нравится. Теперь они нас уважают, потому что, я уверен, хотят

с нами сотрудничать».

Вечером в центре Москвы в особняке на Спиридоновке Черчилль и Сталин провели длительные переговоры с ведущими членами польского правительства в изгнании. Черчилль настоятельно рекомендовал им прилететь из Лондона в Москву и так же настоятельно советовал примириться с потерей довоенных территорий в обмен на участие в коммунистическом правительстве Польского комитета национального освобождения, которое Сталин учредил в Люблине. Но «лондонские поляки» не желали признавать линию Керзона. Черчилль предложил сделать это темой окончательных соглашений на будущей мирной конференции, но против этого возразил Сталин: поляки должны признать новую границу без всяких условий. В этот момент, как зафиксировано в стенограмме встречи, Черчилль сделал «жест разочарования и безнадежности».

Позже этим же вечером, когда небо над Москвой расцветилось залпами салюта в честь вступления советских войск в столицу Латвии Ригу, Черчилль и Сталин встретились на Спиридоновке с «люблинскими поляками». Те послушно поддержали мнение Сталина. Через два дня Черчилль телеграфировал королю: «Позавчера был «день всех поляков». Группа из Лондона, как известно вашему величеству, славные, но слабосильные дураки, а делегаты Люблина выглядят самыми отъявленными негодяями, каких только можно себе представить». 14 октября Черчилль два часа беседовал с «лондонскими поляками» в британском посольстве. Когда их премьер-министр Станислав Миколайчик сказал, что польское общественное мнение не смирится с потерей восточных территорий, Черчилль возразил: «Что такое общественное мнение? Право быть раздавленным! Разумеется, ничто не может помешать Польше объявить войну России, но в таком случае Польша лишится всего, и поддержки других стран».

Но Миколайчик все равно не готов был признать линию Керзона. Днем в течение полутора часов Черчилль снова безуспешно пытался его переубедить. «Британия, – сказал он ему, – бессильна перед Россией в отношении формирования будущего польского правительства». Затем Черчилль отправился к Сталину в Кремль, чтобы предложить компромиссную формулу: «лондонцы» согласятся с границей по линии Керзона в обмен на пятидесятипроцентное участие в будущем правительстве Польши. После часа переговоров Сталин согласился. Теперь Черчиллю оставалось уговорить другую сторону.

Вечером Сталин пригласил Черчилля в Большой театр. Они опоздали к началу вечерней программы. Первый акт балета «Жизель» уже начался. В антракте, когда зажгли свет, публика увидела Черчилля. Как он позже сообщил королю, была «продолжительная овация, а когда в ложе появился Сталин и встал рядом, овация стала почти неистовой». После антракта выступал Ансамбль песни и пляски Красной армии. «Я обратила внимание, что ПМ получал большое удовольствие от песен, – записала Мариан Холмс, – и отбивал ритм рукой. Сталин сидел с неизменным выражением лица».

Из Большого театра Черчилль на некоторое время вернулся в городской дом, а потом поехал в Кремль обсуждать со Сталиным военные вопросы. Сталин сказал, что Красная армия не намерена занимать Западную Югославию, а предпочтет соединиться с армией Александера в Австрии. Черчилль на это пообещал, что Александер начнет движение к Вене как можно раньше.

Утром 15 октября Черчилль снова принимал лондонских поляков. Он попросил их принять условия, с которыми накануне согласился Сталин. Но они отказались смириться с потерей Львова, расположенного чуть восточнее линии Керзона. Тогда Черчилль вышел из себя. Меряя шагами кабинет, он заявил: «Я больше ничего не могу для вас сделать. Мне все равно, что с вами будет. Вы достойны только ваших Припятских болот. Я вас осуждаю». Оливер Харви записал в дневнике: «Мучительная сцена. ПМ совершенно прав, а поляки совершенные глупцы – как Бурбоны, ожидающие, что все само к ним вернется». В конце встречи Черчилль выдвинул очередной компромисс: он отправится к Сталину с предложением в интересах англо-советских отношений и ради формирования позитивного «мнения мирового сообщества» о России позволить полякам оставить за собой Львов. Но он обратится к Сталину с этой просьбой лишь при условии, что в случае его несогласия поляки согласятся с разграничением по линии Керзона без дальнейших поправок. Поляки снова отказались.

Днем у Черчилля поднялась температура. Никаких встреч в этот день уже не было. Когда температура поднялась до 37,8°, из Каира вызвали двух врачей и двух медсестер. Но на следующее утро температура вернулась к норме, и вызов отменили. Температура, как объяснил он Клементине, «поднялась из-за желудка, а не из-за груди, и я уже снова вполне здоров». Днем 16 октября он вернулся в Кремль с формулировкой линии Керзона, придуманной Иденом и принятой «лондонскими поляками». Согласно ей, спорная линия должна называться не «пограничной», а «демаркационной». Два часа Черчилль пытался убедить Сталина, но безуспешно. «Премьер-министр использовал все возможные аргументы, – телеграфировал Иден военному кабинету, – но не смог его сдвинуть».

Целый день Черчилль курсировал между поляками и Сталиным, до которого старался донести их позицию. Но Сталин теперь уже определенно объявил, что, невзирая ни на какие формулировки относительно новой границы, учрежденное им польское правительство в Люблине должно иметь большинство.

17 октября состоялась последняя, шестичасовая встреча Черчилля со Сталиным. Она продлилась с десяти вечера до четырех утра. По-прежнему стремясь найти какую-то форму соглашения между Сталиным и лондонскими поляками, Черчилль пытался уговорить Сталина согласиться с названием линии Керзона как «основание для разграничения» вместо «границы». Но Сталин не уступил: лондонские поляки могут участвовать в правительстве, но не на равных.

Обсуждая будущее Германии, Черчилль сказал Сталину, что Рур и Саар должны быть «навсегда выведены из игры», а деятельность немецкой металлургической, химической и электротехнической промышленности заморожена до соответствующего разрешения как минимум на одно поколение. Сталин не возражал. Когда Черчилль предложил лишить Германию всей авиации, Сталин и с этим согласился, а кроме того, заметил, что нужно закрыть все школы гражданских и военных летчиков. Черчилль также сказал Сталину, что хотел бы видеть Польшу, Чехословакию и Венгрию таможенным союзом без торговых или коммерческих барьеров. И по этому вопросу, ради которого в принципе Черчилль и прилетел в Москву, не возникло разногласий. Сталин согласился и с тем, что после уничтожения немецких армий Россия объявит войну Японии. «Мы не должны забывать особую важность этого решения в свете быстрейшего завершения войны», – телеграфировал Черчилль Рузвельту вскоре после отъезда из Москвы.

18 октября в семь вечера Черчилль последний раз встретился с лондонскими поляками, но так и не смог убедить их принять формулировку, с которой был согласен Сталин. Он сообщил им о готовности Сталина назначить Миколайчика главой польского Временного правительства национального единства, но при условии установления границы по линии Керзона и признания Львова советским городом. Многочасовые переговоры закончились ничем. Таким образом, поляки лишились возможности определять судьбу своей страны.