Черчилль. Биография

Гилберт Мартин

Чтобы помочь де Голлю в внутрифранцузских делах, Черчилль дал указание Исмею как можно быстрее отправить две тысячи винтовок и сотню пистолетов-пулеметов «Стен» в распоряжение французского Министерства внутренних дел для вооружения полиции.

Из Парижа Черчилль с де Голлем ночным поездом отправились в Безансон, откуда при сильном снегопаде проехали сто километров до передовой к наблюдательному посту французской артиллерии. Снег валил так густо, что ничего нельзя было разглядеть. Даже наступление французских войск, запланированное на этот день, пришлось отложить. На обратном пути у машины Черчилля два раза оказалось пробито колесо, а один раз они застряли в придорожной канаве. «Он приехал абсолютно промерзший, свернувшийся клубком, как еж, – позже вспоминал Брук. – Его усадили

в кресло, в ноги положили бутылку с горячей водой, другую подложили под спину. Одновременно в горло влили добрую порцию хорошего бренди, чтобы согреться изнутри. Результат получился замечательный. Он быстро оттаял и произнес одну из неописуемо смешных речей по-французски, от которой все буквально полегли».

Вечером Черчилль вернулся в Париж на поезде де Голля. «Уинстон в прекрасной форме, – записал Брук в дневнике, – и даже де Голль немного распрямился». В Париже вагоны Черчилля отцепили и направили обратно на восток, на этот раз – в Реймс. Там ждал его Эйзенхауэр, чтобы отвезти в штаб и рассказать о планах наступления на Рейн. Вернувшись в Лондон, Черчилль узнал, что русская «индифферентность» по отношению к Греции произвела отрезвляющее действие на греческих коммунистов. «Эта «индифферентность» русских, – сказал он Идену, – показывает, что они придерживаются общего курса, о котором мы договорились в Москве. Это хорошо доказывает, что Сталин соблюдает правила игры».

По крайней мере один из членов секретариата Черчилля заметил, что после возвращения из Франции ему стало хуже. «В последнюю неделю тратит себя по мелочам, – записал Колвилл в дневнике 30 ноября. – Кажется, не хочет, или не может, или слишком устал, чтобы сосредоточить внимание на сложных вопросах. Он читает первый параграф и после этого направляет документ другим не вникая. Результат – хаос». Однако 29 ноября, когда Черчилль выступал в палате общин, его речь была хорошо принята. Николсон записал: «Он говорил о потребности в молодежи. Молодежь, молодежь, обновление и энергия, безграничная энергия. Произнося эти слова, он стал молотить по воздуху, как боксер. И полемика, здоровая полемика. Я не боюсь этого в нашей стране. Потом, сняв очки, улыбнулся и, глядя в сторону скамей консерваторов, сказал улыбаясь: Мы – достойная компания. Поклонился в сторону лейбористов и добавил: Все мы. Вся нация». Николсон заметил: «В утренних газетах это читалось очень сдержанно. Однако это было великолепным образцом ораторского искусства».

30 ноября Черчилль встречал свой семидесятый день рождения с Клементиной, тремя дочерьми – Дианой, Сарой и Мэри, братом Джеком и зятем Дунканом Сэндисом. Были также трое близких друзей – Иден, Бивербрук и Брекен. Мэри записала, что после того, как Бивербрук произнес тост, «папин ответ заставил меня заплакать. Он сказал, что мы самые дорогие, что он чувствует тепло и поддержку нашей любви, а потом, очень медленно, почти торжественно, чокнулся с каждым из нас». На следующий день Черчилль уехал в Харроу на актовый день послушать школьные гимны. Затем был прием с хересом, во время которого он, как записал Колвилл, «долго и приветливо беседовал со старостами классов – увлекательно и без превосходства».

На этой неделе главным предметом беспокойства Черчилля стало явное нарушение достигнутой со Сталиным договоренности о разделении влияния в Югославии в равных пропорциях. «Тито оказался очень скверным, – говорил он Смэтсу, – и явно намерен прибрать Триест, Истрию, Риеку и т. д. в коммунистическую Югославию. Я сталкиваюсь с большими трудностями в реализации движения справа. Все очень медленно». «Движением справа» Черчилль называл правофланговое наступление с севера Адриатики через Люблянский проход на Загреб, а оттуда на север, в Австрию. Это наступление генерал Мэйтланд Уилсон предлагал еще пять месяцев назад.

3 декабря Черчилль выразил протест Тито в связи с его отказом допустить британские военные корабли в доки Сплита и Шибеника, двух далматинских портов, находящихся под контролем партизан. Он также возражал против просьбы Тито вывести британские военные подразделения, оказывающие помощь партизанам в районе Дубровника. Черчилль явно проигрывал борьбу за сохранение паритета влияния в Югославии. Кроме того, под угрозой было и доминирование Британии в Греции, правительство которой оказалось не способно демобилизовать партизанские отряды коммунистов. «Необходимо ясно дать понять, – сказал Черчилль Идену, – что в случае гражданской войны в Греции мы будем на стороне правительства, которое учредили в Афинах, и без колебаний применим силу».

Черчилль так яростно выступал против нарастающего влияния коммунистических сил в Афинах, что утром 4 декабря получил предупредительную записку от Клементины: «Дорогой Уинстон, прошу, пока не выяснишь все факты, не повторяй каждому, с кем будешь встречаться, то, что ты сказал мне утром, то есть что коммунисты в Афинах демонстрируют свою обычную трусость и выставляют перед собой под пули женщин и детей. Конечно, коммунисты опасные, может быть, даже страшные люди, но в войне на континенте они проявили мужество. Пишу это потому, что до завтра мы можем с тобой не увидеться, а я беспокоюсь (может, излишне). Твоя любящая и верная Клемми. Tout savoir, c’est tout comprendre; tout comprendre, c’est tout pardonner» [55] .

55

Знать – значит понять; понять – значит простить (фр.).

4 декабря Черчиллю стали известны подробности волнений в Афинах, организованных коммунистами, в том числе убийство множества полицейских и захват полицейских участков. Вечером он телеграфировал британскому военному представителю в Греции, генералу Скоби: «Без колебаний применяйте оружие против всех вооруженных мужчин в Афинах, угрожающих британским властям или греческим, с которыми мы сотрудничаем. Смело ведите себя как в захваченном городе, где местные подняли мятеж. Вы должны преподать некоторым такой урок, чтобы остальным было неповадно». Телеграмма Черчилля заканчивалась так: «Было бы прекрасно, если бы вам удалось сделать это без кровопролития, но, если будет необходимо, делайте с кровопролитием».

Скоби арестовал 1800 коммунистов. На следующий день в палате общин зазвучали протесты против британских действий. Развернувшиеся дебаты Черчилль потребовал считать вотумом доверия. «Люди должны уважать демократию и не употреблять это слово всуе, – сказал он. – Последнее, что имеет отношение к демократии, – это закон толпы, вооруженные банды, захватывающие полицейские участки и государственные учреждения, мечтающие насадить тоталитаризм и заявляющие, как сейчас, что, придя к власти, будут убивать всех, кто их политически не устраивает. Демократия – не шлюха, – продолжал Черчилль, – чтобы ее подбирал на улице человек с автоматом. Если депутаты в ходе голосования выскажутся против таких действий в Греции, я с готовностью приму отставку, но, если я не уйду в отставку, не обольщайтесь по этому поводу: мы продолжим очистку Афин и всего Афинского региона от тех, кто выступает против власти конституционного правительства Греции». В результате голосования 279 парламентариев высказались за действия правительства, 30 – против. Вечером Черчилль пригласил к себе Макмиллана. «Он много говорил обо всем этом, выглядел грустным и подавленным, – вспоминал Макмиллан. – Дебаты явно его очень утомили, мне показалось, он понимает опасности, связанные с той политикой, которую мы сейчас проводим в Греции. Он выиграл дебаты, но не битву за Афины».

9 декабря Черчилль распорядился «без малейшего промедления» направить из Италии в Грецию военное подкрепление. В этот день Скоби доложил, что применил пулеметы и танки против укрепленных опорных пунктов коммунистов в Афинах. 14 «бунтовщиков» были убиты, 250 – арестованы. Больше всего беспокоила Скоби активность советской военной миссии в Афинах, которую возглавлял полковник Григорий Попов. Черчилль не воспринял сигнал тревоги. Ведь, в конце концов, Сталин ничего не говорил про Грецию. «Помните проценты, которые были на том листке? – спросил Черчилль Идена 11 декабря. – Думаю, у нас вполне хорошие отношения со Сталиным, во всяком случае, намного лучше, чем с американцами».