Черемша
Шрифт:
Неужели он откровенен? — поразился Шилов. Правда, Крюгеля именно таким и рекомендовали: резким, несговорчивым, отклоняющим любые компромиссы. А может, он просто манкирует, опасается провокации? Ну что ж, придётся на этом ставить точку. Время покажет.
— Да бог с ним, с Бергером! — рассмеялся Шилов, изумляясь, однако, огонькам ярости в голубоватых глазах инженера. — Напрасно вы горячитесь, забудем о нём: ;просто случайный привет от случайного человека. А вас, честно признаюсь, я представлял несколько
— Я недавно женился, — застенчиво, и одновременно слегка хвастливо заявил Крюгель.
— Что вы говорите? Женились?! Здесь?
— Вот именно. На местной девушке. Её зовут Груня, по русским святцам Аграфена.
— Так вот оно что! Поздравляю от души! Теперь мне понятна некоторая ваша экзальтированность — ведь вы переживаете медовый месяц. Как это здорово, я вам завидую, дружище!
Шилов приятельски хлопнул по твёрдому круглому плечу инженера, обнял его за талию, и они стали не спеша упускаться вниз, к рабочему посёлку, к ближнему бревенчатому бараку, где размещалась контора стройуправления.
Над плотиной затихал дробот перфораторов, наслаивались фиолетовые сумерки, лишь дальние заводи всё ещё полыхали багряными отблесками.
Глава 4
Бергер… Эта фамилия, мимоходом названная в разговоре с главным инженером, долго ещё в тот вечер вспоминалась Шилову. Приняв от Крюгеля служебную документацию, он допоздна засиделся в кабинете, задумчиво курил у распахнутого окна. Снова в который раз перебирал в памяти детали встречи, которая произошла в Берлине год назад — в октябре тридцать пятого.
…Осенний Тиргартен жил бархатными полутонами увядающей зелени, пёстрым сумраком дальних аллеи, последним приглушённым говором птиц, почуявших близкие холода. Через пруд, сплошь усыпанный листьями, тянулись за парой лебедей ровные полосы, словно колея просёлка, проложенная по целине. Белые лебеди, черпая вода — извечный контраст…
Где-то неподалёку, из каменного колодца соседнего двора, рвалась на волю бравурная песня, хлёсткая, полная бесшабашного задора, вплетённая в такт кованых башмаков. Десятки молодых голосов дерзко горланили "Хорст Бесселя" — марш-молитву штурмовиков.
Инженер Шилов осторожно, искоса приглядывался к своему спутнику, с которым его на днях познакомили на одном из деловых "бирабендов".
— Я кое-что слыхал об этом студенте Весселе… — вкрадчиво по-немецки сказал он. — Газеты писали о судебном процессе в связи с его убийством. По-моему, дело было скандальным. Сутенёры, проститутки и всё такое прочее…
— Чепуха! Домыслы красной пропаганды! — резко произнёс собеседник Шилова рослый Хельмут Бергер. — Хорст Вессель — наш национальный герой. Такова правда.
— Прошу извинить, но я вовсе не оспариваю, — Шилов вежливо притронулся к полям модной
Хельмут Бергер приостановился, холодно усмехнулся:
— Вы все там в большевистской России смотрите на Европу через щель, через замочную скважину. А между тем истина выглядит иначе. Германию продувает свежий ветер, она переживает возрождение. И как знать, насколько притягательным в ближайшие годы окажется её путь для других стран. Оригинальный путь!
— Возможно… — Шилов поёжился, слегка приподнял воротник. — Но всё-таки многое пока непонятно… Например, эта кровавая резня в ночь на 30 июня. Рем, Гейнес, Эрнст — это же столпы штурмового движения! А их всех за одну ночь — к ногтю…
— И не поймёте! — Бергер откровенно насмешливо посмотрел на инженера. — Потому что плохо знаете историю. А она учит, что сильная личность не терпит рядом себе подобных. Сильная личность, как правило, окружена посредственностями. Это её фон и её реальная сила. Безропотно повинующаяся.
— Допустим… — опять зябко поёжился Шилов, помолчал, вглядываясь в тёмную воду. — А как насчёт оригинальности, о которой вы говорили? Вот взять ваши так называемые "атрибуты нацизма". Ведь в них надёргано отовсюду: начиная от догм древних огнепоклонников и до статуса римских легионеров. Кстати, "свастика" по-древнеирански "основа добра". И вообще у Заратустры лейтмотив учения — добро. А тут, мне кажется, всё поставлено наоборот. Ну это согласно Фридриху Ницше.
— Вздор! — спокойно отпарировал немец. — Ещё никто и никогда не установил критерии добра и зла. Человечество будет спорить об этом до самого конца своей истории.
Оба они — русский Шилов и немец Бергер, прекрасно понимали, что лёгкая деликатная дискуссия — своего рода прелюдия, разминка перед серьёзным и важным разговором. К тому же Хельмут Бергер явно сдерживался, умышленно не шёл на обострение, его, конечно же, интересовало истинное настроение собеседника, он хотел откровенности Шилова.
Тоскливо закричали лебеди, захлопали крыльями. Разбрызгивая воду, пытались разбежаться, взлететь, но в конце пруда снова упали в пёстрое месиво листьев и тягучей ряски.
— На подрезанных не улетишь… — вздохнул Шилов, в раздумье хрустнул пальцами. — А я вот улетаю на родину… Всё-таки, скажу вам откровенно, господин Бергер, ностальгия — единственно великое и вечное… За год работы здесь я истосковался по родине, буквально извёлся душой. Конечно, я люблю Германию, но Россия для меня нечто измеримо большее.
— Именно поэтому мы ценим вас, — солидно сказал Бергер. — Как патриота.
Уж лучше бы он произнёс это с насмешкой… За этим словом Шилову почудилась пугающая мрачная пустота, уходящая очень далеко, может быть, в самую темень коридоров имперского управления безопасности, где наверняка уже заведён на него личный кодовый номер.