Через кладбище
Шрифт:
Михась мгновенно вспоминает черную фигуру, которая перешла дорогу, когда они с Сазоном Ивановичем уже подъезжали к Жухаловичам. Сазон Иванович тогда плюнул, чтобы плохая примета была недействительной.
– А зачем же нужен был поп? Василий Егорыч был партийный...
– Что же, по-твоему, мы немцам должны были сообщить, что он партийный? Всех теперь хоронят с попами, кто заявляет о смерти и заказывает гробы. Попу заплатил Сазон Иванович...
Михасю вспомнилось, как пели попы, когда он лежал в подполье. Значит, они в самом деле пели.
В его сознании, все еще несколько замутненном,
– А полицай Шкулевич Микола к вам приходил?
– Приходил, приходил, - говорит Ева.
– Ты знаешь его? Он очень боялся, что пропадет его мотоцикл, который здесь был у Василия Егоровича. И еще больше боялся, я это заметила, что на него тоже нападут партизаны...
– Какие партизаны?
– Вот я тебе об этом и рассказываю. А ты меня все время перебиваешь. Мне это самой на похоронах рассказал Сазон Иванович. Ты его знаешь?
– А что он рассказал?
– Ты мне не ответил. Ты знаешь Сазона Ивановича?
– Слышал про него, - отвечает Михась после некоторой паузы.
– Так что он рассказывает?
– Он рассказывает, что немцы на мотоциклах подъехали к сторожке не потому, что там Василий Егорович работал. Я сама сначала была уверена, что кто-то донес. Я думала, что кое-что пронюхал этот вислоухий Шкулевич. Я сама бы застрелила его...
– Застрелила?
– Ну да, застрелила бы, - кивает Ева.
– Просто убила бы как собаку. Но он, оказывается, ни в чем не виноват.
– А что в полиции служит - в этом не виноват?
– опять пытается приподняться Михась.
– Можно и в полиции служить по-разному, - говорит Ева.
– Но я хочу тебе рассказать самое главное, что рассказывает Сазон Иванович. А ты меня перебиваешь. Оказывается, здесь уже несколько дней ходили разведчики из отряда Лазученкова. Они были и у Василия Егоровича. Но он не стал с ними особенно разговаривать. Думал, что это провокаторы, подосланные гестапо. И всех нас предупредил, чтобы мы остерегались. А теперь выясняется совсем другая картина...
– Феликс, мой голубок! Феликс, деточка моя!..
– Слышишь?
– оглядывается на перегородку Ева.
– Вот так будет всю ночь. Я, наверно, тоже сойду с ума. Подожди, не одевайся. Я на минуточку к ней подойду. И потом перевяжу тебе второе колено. Его надо хорошо промазать. У меня замечательная мазь. Уже на самом донышке осталась...
– Тоже немецкая мазь?
– Ты что?
– удивленно смотрит на него Ева.
– Смеешься? Нет, эта мазь у меня еще из Минска. У немцев нет такой мази.
Она уходит за перегородку.
Михась опять рассеянно рассматривает ту страницу журнала, где изображены девушки в купальных костюмах и одна в длинных пальцах держит сигаретку. (Журнал так и остался раскрытым на этой странице.) Нет, Ева не кажется ему теперь похожей на эту девушку. Хотя у Евы точно такая же прическа.
"Точно такая же", - про себя убеждается Михась, взглянув на Еву, когда она снова садится подле него и продолжает перевязку.
– Спит, - кивает Ева на перегородку.
– Спит и разговаривает во сне. Я дала ей снотворное... Да, так вот это были, говорит Сазон Иванович, не провокаторы, а настоящие разведчики из отряда Лазученкова...
Ева
И Михась, слушая ее, полулежит на койке, как человек, тоже только отдаленно заинтересованный в том, о чем рассказывает она.
А на подоконнике по-прежнему "намывает гостей" рыжая, пушистая кошка Феклуша. И рядом с ней стоит фиолетовый цветок, уже утративший свое конспиративное значение.
– Оказывается, эти разведчики искали подступы к большому немецкому складу, который теперь по ту сторону кладбищенской горы, выяснили, как он охраняется и нельзя ли подойти к нему прямо с плотины. Немцы нащупали их и решили закрыть им все выходы. Было этих разведчиков человек семь. К вечеру они отошли сюда, в нашу сторону, к кладбищу, где, в случае опасности, легче было обороняться. Немцы узнали, куда они отошли. Немцы окружили вечером всю гору, а мотоциклистов своих направили сюда в тупик, чтобы, если удастся, захватить партизан живьем. Такой был у немцев план. Это уже рассказывает Сазон Иванович со слов полицаев. Партизанам же деваться было некуда. Они пропустили колонну мотоциклистов почти к самой сторожке и ударили колонну с двух сторон по хвосту из автоматов. Начался бой, которого, вероятно, никто не ожидал. И я не ожидала. Мотоциклисты здесь почти каждый вечер ездили по Круговой. Все привыкли к этому. И это сравнительно далеко от нас. Но когда они свернули, я послала Феликса сообщить Василию Егоровичу. Феликс прибежал, говорит: "Батя сказал, пес с ними". А я вижу, мотоциклы уже сюда едут. Я опять послала Феликса. И вскоре начался бой. Я так растерялась, что не знала, как быть. Единственное, что я сообразила, - убрать эти ящики из-под крыльца. Думала, если в них попадет пуля, они взорвутся и подожгут наш дом. Там было три ящика. Один очень тяжелый. Я сама не понимаю, как его вытащила. Откуда взялись силы. Я все-таки женщина. Подожди. У меня вскипела вода. Я сейчас положу яйца...
– А где эти ящики?
– впервые заметно волнуется Михась.
– В них же тол. Их три штуки?
– Три, - встряхивает пышной прической Ева. Прическа у нее удивительная. Как же она сохраняется при всех обстоятельствах? Или она, несмотря ни на что, каждый день все равно заботится о своей красоте?
– Два ящика неполных, а один - очень тяжелый. Я их оттащила к оврагу и спрятала в бурьян. Как будто они ничьи. Как будто их принесли те партизаны...
– Какие партизаны?
– Какой ты странный! Те партизаны - разведчики, которые начали бой.
– А ящики эти сейчас где?
– Там, у оврага, куда я их поставила.
– И они целые?
– Конечно, кто их заберет? Там еще четыре бомбы.
– И бомбы целые?
– Конечно. Овраг остался в стороне. Бой шел вон там, - показывает Ева в окно.
Михась приподымается, чтобы посмотреть, куда она показывает.
– Хорошее место, - говорит Михась, вспоминая, как недавно проходил там.
– Два пригорка. Прямо как...
– Как ущелье, - подсказывает Ева.
– Тут можно было много немцев накрошить.