Через сто лет
Шрифт:
– Беловоблов, я тебе всю морду побью.
Беловоблов думал секунд тридцать, потом ответил:
– Я тебе сам всю морду побью.
После этого мы стояли и пялились друг на друга, наверное, несколько минут.
Я не знал, что делать дальше. По всем правилам надо было вот сейчас начать бить друг друга по лицу, пинать ногами и бросать через бедро, но я раньше никогда не дрался, и опыта в этой области у меня не имелось. Да у нас вообще никто не дерется – смысла нет. Зачем? Нанести серьезные повреждения невозможно, а биться до смерти…
К.б.
Так вот и стояли. А Костромина с иронической улыбкой наблюдала за нашей дуэлью со стороны.
– Послушай, Беловоблов, уходи, а? – попросил я через некоторое время.
– Сам уходи, – ответил мне Беловоблов.
– Я сюда первый пришел, – попробовал возразить я.
– А у меня барабаны, – возразил в ответ Беловоблов.
Что дальше делать, я не знал. Поэтому оглянулся на Кострому. Она подзывала меня знаками. Я вернулся к ней и к контрабасу.
– Что надо тут этой обезьяне?
– Не знаю. Может… Может, он пришел сюда…
Я не дурак, я понял, зачем он сюда заявился, но решил к.б. пошутить, чтобы разрядить обстановку юмором.
– Может, он сюда на барабане приехал поиграть? – предположил я.
– Может, – к.б. согласилась Костромина. – Все в этом мире может быть. Хотя вообще-то я раньше не слышала, чтобы Беловоблов играл на барабанах. И вообще, мне почему-то кажется, что музыка как таковая здесь ни при чем.
– А что при чем?
– Я думаю, он тоже решил исполнить серенаду для Светы.
– На барабане?
– Ага, вряд ли он их просто так принес. Серая личность, что с него возьмешь, – поморщилась Костромина. – Серенада должна быть лирической, а какая лирика с барабаном?
– А может… Может, это лирический барабан? – предположил я. – Ты же не знаешь – вдруг такие бывают?
Действительно. В музыке мы плохо разбираемся, вдруг Беловоблов нашел где-нибудь лирический барабан? Может, у него предки барабанщики.
– Посмотрим. – Костромина уперла руки в бока. – Сейчас Беловоблов заиграет, и все станет ясно.
Беловоблов расположил барабаны, соединил их с трубками, со стульчиком, собрал барабанную установку. Довольно неловко, но собрал, почти ничего не погнул и не сломал, наверное, уже давно тренировался.
Беловоблов поднял палочки, посмотрел на них с недоумением, затем стукнул. Звук получился звонкий и какой-то мрачный. Я совсем ничего не понимаю в лирической музыке, но мне показалось, что такой музыкой можно отпугивать галок от посевов, под такую музыку неплохо хоронить, предаваться отчаянью, рвать на себе волосы, кусать локти. Но к лирике она имеет вполне себе далекое отношение.
– Бездарность, – громко и с презрением сказала Костромина.
Но Беловоблова это совсем не смутило, Беловоблов бумкал еще и еще, сильней и сильней, бум-бум-бум. Звук каким-то образом вступал в контакт с дождем, капли рассыпались в туман, воздух ощутимо вибрировал, я ощущал это недавно сточенными зубами и немного глазами.
Бум-бум-бум, над головой барабанщика собралась небольшая туча то ли дождя, то ли тумана. Не переставая стучать по барабану одной палочкой, Беловоблов зажег фонарик, и тучка засветилась мрачной ночной радугой.
– Ах ты… – скрипнула зубами Костромина. – Красиво…
Действительно. Звук, цвет, все это, наверное, весьма неплохо сочеталось с крыльцом и с балконом. Наверное, это можно вполне было бы назвать серенадой. Маленькой ночной музыкой, ласкающей ухо любимых.
– Могу поспорить, это не он придумал, – сказал я. – Это все Груббер. Слышь, она, по случаю, это… тоже в какой-нибудь соулбилдинг не записана? У нас в городе точно только одна секция.
– Эта дура? Да она даже не может…
Костромина замолчала.
– Не думала об этом, вообще-то. Но у нас действительно только один кружок…
– Может, она сама по себе, а? – сказал я. – В индивидуальном порядке? Где-то потихонечку душу качает и качает, никому не говорит. На самом деле ведь красиво.
Беловоблов сделал еще что-то с фонариком, и в облаке заиграли искры, точно в нем собиралась небольшая такая гроза. Придумано было здорово, тут не отнимешь. Когда Беловоблов начинал стучать по барабанам быстрее и сильнее, облако поднималось выше, и Беловоблов ударял еще сильнее, отчего из облака просыпались искры и били маленькие синие молнии. А когда он стучал как-то по-другому, глуше и медленнее, облако опускалось и висело прямо на голове у Беловоблова, как большая мохнатая шапка.
– Фокусы, – скептически произнесла Костромина. – Фокусы, точно. Престидижитация самого низкого пошиба. Это не имеет ничего общего с настоящим искусством.
Но как-то не совсем уверенно она мне это сказала.
– Ну-ка, давай ты, – невесело велела мне Костромина. – Приведи музыку в исполнение.
Струн на контрабасе оказалось совсем немного, три всего, впрочем, может, так оно и полагалось, не знаю. Я обнял контрабас поплотнее и заиграл. Одной рукой зажимал лады, другой дергал за жесткие и неподатливые струны. Звук мне нравился, он получался по-настоящему бархатный, округлый, мягкий, от этого звука мне представлялось, что у меня под руками начал мурчать толстый счастливый и сытый кот. Даже на ощупь это было, наверное, похоже, хотя на самом деле я не знал, какой на ощупь кот, я его только в зоопарке видел, да и то издали.
Кот котом, а мелодия у меня никакая не складывалась, как я ни старался. Получалось, честно говоря, унылое бреньканье и треньканье и скрежет предательски отросших ногтей по металлу и дереву. И все это никак не складывалось в мелодию, хоть немного, хоть чуточку стройную. Хаос.
У Беловоблова получалось гораздо лучше. И это его шоу, и вода, и туча, и электрический свет, и молнии – все это выглядело здорово и мощно. Наверное, если бы Света увидела это со стороны, то ей бы понравилось. И Беловоблов получил бы передо мной преимущество в битве за ее сердце.