Через сто лет
Шрифт:
Со стороны ангара показался Беловоблов. На плечах он тащил две какие-то громоздкие оранжевые конструкции. Мы с Костроминой переглянулись с непониманием.
– Что это? – поинтересовалась она.
– Бензопилы, – ответил Беловоблов и сгрузил аппараты на асфальт.– «Дружба» называются.
Я представлял бензопилу несколько иначе. Компактный инструмент с отточенным, как бритва, лезвием, которым при желании можно даже жонглировать. Изящный инструмент. Практически шпага. Мне дедушка рассказывал, что в детстве он ходил в цирк, там один вамп жонглировал как раз бензопилами, целыми тремя, а одну не поймал. И она ему прямо на голову и упала. На две половинки распилила. Не думаю, чтобы тремя такими вот «Дружбами» можно было бы жонглировать.
– «Дружба», – перечитала Костромина название. – На самом деле бензопилы. Какие-то очень уж старые.
– Зато надежные, – заверил Беловоблов. – Грубые, но безотказные.
– Пожалуй…
Костромина взяла пилу, повертела.
– Будем биться на них, – сказал Беловоблов. – Как?
Я согласно пожал плечами. Можно биться и ими, почему нет?
– Вот и отлично. Тогда поехали. Надо спешить. Едем в аэропорт.
– Почему в аэропорт? – спросил Беловоблов. – Это же далеко.
– Зато нам никто не помешает.
Мы отправились в аэропорт. Дождались трамвая, с лязгом в него погрузились, всю заднюю площадку оккупировали. Поехали. Трамвай трясло, подбрасывало и мотало из стороны в сторону, рельсы были старые и неровные, два раза мы соскакивали с рельс, и вагоновожатый, ругаясь, выходил наружу и возвращал трамвай обратно. Над головой верещало электричество, иногда в салон просыпались синие искры, немногочисленные пассажиры тушили их в воздухе пальцами.
Город закончился, затем прекратился дождь – мы выехали за границы действия погодных установок. Стало медленно светлеть, пассажиры потянулись за масками, а Костромина раздала нам противогазы. Нам с Беловобловым старые резиновые, так что мы сразу сделались похожи на слонов-карликов, а себе новенький карбоновый, не с жуткими кругляками глаз, а с прозрачной маской. Я хотел сказать, что противогаз ей идет, но подумал, что это будет бестактно.
– Аэропорт, – объявил вожатый.
– Наша, – сказала Костромина.
Мы выгрузились.
Это действительно когда-то было аэропортом. Старые, похожие на мертвых гусей самолеты, закопавшиеся носом в землю, ангары, покосившиеся вышки, чудом сохранившиеся полосатые чулки на антеннах, чулки шевелились на ветру, оживляли пейзаж.
– Как раз, – сказала Костромина. – Все выглядит как полагается.
– А как полагается? – неприветливо спросил Беловоблов.
– Как надо, так и полагается… Драться будете…
Костромина оглядела аэродром.
– Вон там, – она указала на круглый топливный танк, блестящий, похожий на вкопанную в землю банку из-под газировки. – На крыше.
– Почему там? – спросил Беловоблов.
– Это брутальнее, – загадочно ответила Костромина.
Мы с Беловобловым непонимающе переглянулись.
– Опаснее то есть, – пояснила она. – На земле вы будете три часа махаться, а там… Там даже самая незначительная рана может оказаться смертельной. Это все равно что стреляться с десяти шагов. Что непонятного?
Беловоблов согласно кивнул, и мы направились к танку. Мне было все равно, где драться, но я отметил, что Костромина осуществила правильный выбор – на крыше бака на самом деле красивее. Каждый предпочитает возвышенную смерть.
– Можете не переживать, – говорила по пути Костромина, – я все зафиксирую. Дядя прислал видеокамеру, так что ваша схватка останется в веках. И Света непременно ее увидит. Увидит, что вы не щадили живота своего, пролили кровь, ну, и все такое.
– Мы что, до смерти биться станем? – спросил Беловоблов.
– А ты что, боишься? – тут же ухмыльнулся я.
– Нет. Я не боюсь. Просто…
– Просто ты боишься, – повторил я.
– Конечно, не до смерти, – успокоила Костромина. – Это бессмысленно.
– Почему это бессмысленно? – поинтересовался я. – По-моему, как раз не бессмысленно. Раньше так всегда делали. Он… – Я указал на Беловоблова. – Он встал на моем пути и должен быть… это… строго наказан. Я должен расчистить жизненные пространства, ведь правда?
– Смотри, как бы тебя самого не наказали, – огрызнулся Беловоблов. – Смотри, как бы тебя самого не расчистили.
– Никаких смертей нам не нужно, – сказала Костромина. – Это не отвечает нашим общим интересам. И обесценит всю дуэль.
– Это почему это?
– Потому. Если кто-то погибнет, то мы не сможем показать нашу дуэль Свете – сразу начнется дознание, и победителя серьезно накажут. Поэтому и будем драться на водокач… То есть на этом баке. Кто вниз полетит – тот и проиграл. И даст честное слово, что не будет испытывать по отношению к Свете никаких намерений. Согласны?
– Согласен, – буркнул Беловоблов.
– А вот я…
Костромина наступила мне на ногу.
– Тоже согласен, – закончил я.
– Вот и прекрасно. Ваша доблесть останется в истории. Поспешите же вписать себя в ее анналы.
Мы обогнули несколько больших самолетов и несколько самолетов поменьше, перелезли через гигантский геликоптер, приблизились к танку. Вблизи он выглядел гораздо более внушительно – метров тридцать в высоту, не меньше, и гораздо менее блестяще. Походил на толстую рыбу со встопорщенной чешуей. Костромина подпрыгнула до лесенки, подтянулась и поползла первой. Беловоблов за ней, я за Беловобловым.
Крыша танка оказалась немного конусообразной. Конечно, не до такой степени конусообразной, что нельзя удержаться, но все-таки достаточно покатой. Костромина сразу принялась устанавливать на треноге камеру, а мы стояли друг напротив друга и пытались вызвать в себе определенные чувства.
К.б. ненависть.
Беловоблов перешел мне дорогу, причинил мне тяжелую травму, волочился за девушкой, за которой собирался волочиться я, чем нанес мне тяжелое оскорбление. Теперь я собирался его немножечко поучить с помощью бензопилы и гравитации, а для этого его следовало возненавидеть. Поскольку без ненависти в дуэли смысла нет, без ненависти это так, дешевый театр, хохмодрама.