Через триста лет после радуги (Сборник)
Шрифт:
Директор сидел один. Был он однорук и одет в потертый военный китель, и худое лицо его не обрело педагогического выражения. Директор смотрел в окно, откуда падал солнечный свет и кружились в этом свете пылинки.
На директорском столе грудой лежали самодельные пацанячьи пистолеты — «поджиги».
Сашка переминался у двери, а директор смотрел в окно.
— В окно вчера ты залезал? — не оборачиваясь, спросил директор.
— Я.
— Где порох берете?
— Из спичек.
— Стреляет?
— Ага!
Директор
— Ведь искалечить же может.
— Мы для игры.
— Дурачье! Боже, какие вы… дети! — И задумался, облокотившись на руку, недавний «человек из окопа».
Сашка молча переминался.
— Возьми это и выбрось все сам. Так, чтобы никто не нашел. Ты понял?
— Понял.
Сашка стал рассовывать по карманам самодельное оружие. И директор обрубком руки придвинул к нему остальное.
— Я твои сочинения читал. Не по теме ты пишешь, Ивакин. Орлы у тебя летают. Моря. Ты орлов видел когда-нибудь?
— Нет, — признался Сашка.
…Вечером Валька и Сашка сидели в старом сарае на куче сена. Сквозь прохудившуюся крышу падал закатный свет.
— …Он сказал, если хулиганить не буду, море увижу, орлов, и горы, и все.
— У нас дома шкатулка такая есть из кожи и круглая. Там бумаги про одного путешественника. Их отец велел вывезти.
— Может, там тайна какая? Или секрет. Может, хребты какие неизвестные или племена. Ты читал?
— Отец книжку собрался писать до войны. Там про птицу.
— Принеси.
— Мать запрещает. Она знаешь как бережет.
— Подожди. — Сашка прошел в угол сарая. Отгреб сено и долго возился там, гремя железом, досками. — Иди сюда, — приглушенно позвал он.
В углу сарая была выкопана яма, горела свечка, и стоял на дне деревенский плотницкий сундучок.
— Смотри. — Саша Ивакин повозился с замком и открыл его. Крышка сундучка была оклеена переводными картинками, а на дне лежала потрепанная книга: Д. Ливингстон «Путешествия по Южной Африке». Буйвол, обнаженный негр и крокодил были изображены на обложке.
— Мать на учебники деньги дала. А я увидел и… Сказал, что потерял деньги.
— Били?
— Не очень. Только книжку прятать пришлось.
— Ладно. Принесу, — пообещал Валька. — Я сейчас.
Пусто, холодно было в сарае, но озябший Сашка смотрел на обложку с буйволом, негром и крокодилом и улыбался неизвестно чему.
…Скрипнула дверь. Валька нес в руках старинную кожаную шкатулку с медным замочком.
— Шкатулку надо на место, чтобы мать не заметила, — прошептал он.
Они сели друг возле друга, и Валька открыл шкатулку. В ней были свернутые трубочкой тонкие тетради в клеенчатых переплетах.
— Подожди, — сказал Сашка. — Не видно же ничего.
Он снова повозился в своем углу и извлек из тайника еще свечку. Зажег ее.
— Давай.
…Шевеля
— «…С детства мое внимание было приковано к легенде об удивительной птице — розовой чайке арктических стран. Люди, видевшие ее, навсегда заболевали двумя болезнями: противоестественной тягой к полярной стуже и отвращением к суете обыденной жизни. Нечто подобное случилось со мной. Я решил стать путешественником и найти розовую чайку».
На залитом солнцем желтом песке, под ослепительно ярким июльским солнцем, на берегу реки лежал, уткнувшись в учебники, почти взрослый Сашка Ивакин. В стороне ковырял пальцем ноги песок облупленный солнцем беловолосый деревенский пацан.
— Горизонт — воображаемая линия, которая… — бубнил Сашка. — Тебя как зовут? — спросил он, не отрываясь от книги.
— Колька, — сиплым шепотом ответил пацан.
— А прозвище?
— Силима. — И пацан потрогал рукой действительно соломенной белизны волосы.
— А чего ты здесь?
— Я к Момке пришел, — застенчиво ответил пацан.
— Это кто такой?
— В этом омуте Момко живет.
— Какой Момко?
— Живет, — убежденно ответил пацан. И уставился в воду круглыми немигающими глазами. — А ты чего здесь? — спросил, не отрываясь от воды.
— К экзаменам готовлюсь. Вот посмотри картинки. — Саша вытащил из-под груды учебников книжку Д. Ливингстона «Путешествия по Южной Африке».
…Они лежали на берегу, занятые каждый своим делом. Колька Силима сосредоточенно листал книжку, разглядывая заставки и рисунки со сценами африканской жизни.
— Момко! — заорал вдруг Колька Силима, тыча пальцем в рисунок гиппопотама, высунувшего пучеглазую морду из экваториальных вод.
— Рискуешь, Иван Никодимыч.
— А ты бы на моем месте не рисковал?
Трое мужчин сидели в увешанной спортивными плакатами комнате. Три видавших виды спортивных бойца со значками заслуженных мастеров спорта, теперь уже седоголовых и грузных. На плакатах мчались по склонам коричневые горнолыжники, девицы в купальниках стояли на берегах неизвестных вод и улыбались изящные теннисистки.
— И все-таки риск.
— Ивакина надо оставить в сборной. Настаиваю, — сказал Никодимыч.
Один из мужчин повертел в руках листок бумаги.
— Вычеркнул я его. Вычеркнул сразу, как получил телеграмму.
— Значит, впиши. Под номером первым.
— Так прямо первым?
— До закрытия сезона три месяца. Я его подыму. К соревнованиям на приз закрытия сезона будет Ивакин.
— А если не сможет?
— Близорук ты, Федор Панкратьич. Кто Ивакин? Будущий чемпион Союза. А может, и больше. Не одни австрийцы умеют. Чемпионов надо растить. А как? Сами знаете!