Через вселенную
Шрифт:
Кривая улыбка свидетельствует о том, что Док не сильно рад, но он, по крайней мере, не собирается доносить Старейшине. Мне дышится немного легче.
Несколько мгновений мы оба просто стоим, я — на дорожке, ведущей за Больницу, в глубь сада, а Док — на ступенях. Я люблю этот сад. В тот год, когда Старейшина отправил меня в Палату, я много времени провел здесь. Стила — старушка, которая жила в Палате задолго до моего появления, — позаботилась о том, чтобы сад разросся от лужайки, окруженной изгородью, до настоящих джунглей с цветами и овощами, с деревьями и виноградными лозами.
—
Она изображает Старейшину времен Чумы. Каменное лицо поднято, руки широко раскинуты в стороны — добрый страж охраняет этот сад. Время и регулярные дожди сгладили его лицо и руки, размыв черты величайшего из наших лидеров.
— А! Эээ… ага, — хватаюсь за это объяснение. — Старейшина ведь хочет научить меня руководить, и я подумал, что у первого Старейшины это получалось лучше всех… — Старейшина времен Чумы был самым первым и самым великим. Только им одним наш Старейшина позволяет себе восхищаться. Никому из нас ни за что не стать лучшим вождем, чем он.
— Ты пришел сюда посмотреть на памятник?
Вздыхаю.
— Я хотел увидеть ее.
— Не сходи с ума, парень. Это никому не принесет пользы. Она заморожена, и точка.
— Знаю, но…
— Никаких «но». Выброси ее из головы.
Воздух рассекает низкий гул. Энь-энь-энь. Звуковой сигнал предупреждает о заходе солнца. Краем глаза замечаю зеленый всполох. В дальнем конце корабля из гравитационной трубы появляются новые и новые корабельщики: все возвращаются с верхнего уровня, со своих рабочих мест, на уровень фермеров, в Город — домой. Отсюда они кажутся лишь малюсенькими разноцветными точками, мелькающими в трубе: коричневыми, белыми, черными, зелеными. Док поднимает лицо к центру неба. Солнца там нет — только камера инерциально удерживаемого термоядерного синтеза, сферическая лампа, обеспечивающая уровень фермеров теплом и светом, а корабль — топливом. Она мигает, предупреждая, что приближается ночь, а потом скрывается за тонированным щитом. В мире стемнело. Мы зовем это закатом — слово-архаизм, оставшееся со времен Сол-Земли — но на самом деле это никакой не закат, а просто выключение света. В этом закате нет ничего красно-желто-оранжево-золотого.
— Пойдем, парень, — зовет Док, кладя руку мне на плечо, и тянет к выходу из сада. — Нужно добраться до гравтрубы, пока Старейшина не заметил твоего отсутствия.
— Но…
— Все двери заперты, и на четвертом этаже тоже. Идем. Выброси из головы.
Я поворачиваюсь, позволяя словам Дока отвлечь меня от мыслей о девушке с закатными волосами. Старейшина рассказывал как-то о древних религиях, в которых поклонялись солнцу. Мне всегда было неясно почему — я думал это просто шар, от которого исходят свет и тепло. Но если солнце Сол-Земли переливается такими же разноцветными лучами, как волосы той девушки — я понимаю, почему в древности ему поклонялись.
Дорога от Больницы кажется зловещей во тьме. Рука Дока у меня на плече напрягается, пальцы вцепляются в рукав.
— Кто это? — шипит он.
Приощурившись, я вглядываюсь в темноту. В нескольких шагах перед нами идет человек. Дойдя до Регистратеки, он бодро взлетает по ступенькам. Он насвистывает песенку — отрывок из старого детского стишка с Сол-Земли.
— Это, наверное, Орион, — предполагаю я. Только переписчик может знать песни Сол-Земли. Док не отпускает мою руку. — Регистратор.
— Тот самый, который показал тебе чертежи корабля?
Вздрагиваю и поворачиваюсь к нему. Док по-прежнему вглядывается в фигуру Ориона, который просто стоит на крыльце Регистратеки, не подозревая о нашем присутствии. Вырываюсь из его хватки.
— Откуда ты знаешь, что чертежи мне показал регистратор?
Док хмыкает, ноне отводит внимательного взгляда.
— Сам бы ты их не нашел.
— Привет! — восклицает человек на крыльце, когда мы подходим ближе к Регистратеке. Этот глубокий голос точно принадлежит Ориону.
— Привет! — отзываюсь я.
— Холодновато сегодня, правда? — спрашивает Орион. Довольно странное замечание: в темное время суток температуру обычно понижают на десять градусов, но сейчас еще слишком рано, чтобы чувствовать холод.
Док, однако, побелел и остановился как вкопанный.
— Ты уверен, что это просто переписчик?
— Да, — успокаиваю я. — Это Орион.
Док расслабляется.
— Его голос напомнил мне одного человека, с которым я был знаком. Не помню даже, когда в последний раз был в Регистратеке. Эй, Орион! — Док повышает голос. — Не мог бы ты пустить нас внутрь?
Но Орион не выходит из тени.
Ау-ау-ау-ау!
— Сигнал тревоги на криоуровне, — бормочет Док, резко оборачиваясь к Больнице, из которой сквозь тьму до нас доносится звук сирены. — Что-то случилось!
Я бросаюсь по тропе с такой бешеной скоростью, словно сама пустота гонится за мной по пятам. То и дело поскальзываюсь на пластиковом покрытии, а глухой топот за спиной вперемежку с ругательствами свидетельствует о том, что Док бежит следом. Медсестры в фойе обеспокоенно оглядываются, не понимая, откуда идет звук сирены, но мы с Доком игнорируем их вопросы и бросаемся к лифту.
Лифт медленно поднимается, а Док тем временем восстанавливает дыхание. Когда трети этаж остается позади, он поднимает руку к левому уху.
— Постой, — говорю я, оттаскивая его руку от вай-кома. — Давай посмотрим, что случилось, прежде чем звать Старейшину. Может, там ничего страшного.
Мои слова разбиваются о тишину, и в этой тишине сигнал тревоги становится все громче по мере того, как мы поднимаемся.
Док стряхивает мою руку. Звякнув, лифт останавливается и выпускает нас.
Дверь в конце коридора распахнута настежь.
Док стремительно несется по коридору, врывается в комнату и бросается прямо к столу. Проводит пальцем по панели биометрического сканера на металлическом ящике в центре стола. Ничего.
— Ч-ч-черт, — рычит он. — Зайди ты, — приказывает он, подталкивая ящик ко мне.
— Но…
— У ящика старшая степень доступа. Если не выключить тревогу, Больница будет заблокирована. Регистрируйся.
Провожу пальцем по панели сканера. Крышка ящика поднимается и складывается, открывая взгляду пульт управления с пронумерованными кнопками и мигающей красной лампочкой. Док вбивает код, и звук сирены «ау-аy-ay!» стихает.