Черная часовня
Шрифт:
Мужчины сгрудились вокруг нее, чтобы соскрести восковые пробки со своих бутылок.
И какие это мужчины! Многие из них босы, как животные, и бородаты. Одеты в потертые штаны из грубой ткани и рваные блузы, через прорехи которых виднеется похожая на грязный пергамент кожа; стоптанные сандалии подчас просто привязаны к ногам бечевкой.
Они атаковали терку, как самцы на гоне. Скоро красный воск с бутылок покрывает ее, словно запекшаяся кровь.
Один из мужчин отходит с бутылкой в сторону и с силой хлопает по донышку, напоминая повитуху,
Пробка пулей вылетает из горлышка и ударяется о низкий каменный потолок.
Голова мужчины уже запрокинута назад, и чистый жидкий огонь утоляет его жажду, в то время как дурманящий, приторно-сладкий запах наполняет каменный грот.
Мне приходится ухватиться за камень и кости, чтобы только устоять на ногах.
Отвлекшись на зрелище открывания бутылок, я не сразу замечаю, что в черную часовню под собором вошли женщины.
Они облачены в белое – наверняка переоделись в узком проходе за склепом.
На них платья с широкими рукавами, почти как у друидов, хотя эти люди находятся за тысячи верст от друидов и от Ирландии. На талии у каждой повязан цветной пояс, и когда они становятся в круг и идут в хороводе справа налево, при этом затянув какую-то песню, мне кажется, что я вижу подземное отражение труппы русского балета. Их движения полны смысла.
Мужчины присели на корточки по кругу, прислонившись к грубым каменным стенам. Они пьют, хлопают себя по коленям и подбадривают танцовщиц хриплыми голосами.
Женщины двигаются все быстрее; белые целомудренные одежды развеваются все сильнее. Сперва я вижу монашек, а через секунду передо мной предстают нимфы. Девственные весталки в мгновение ока превращаются в храмовых проституток.
Мужчины, похоже, чувствуют то же самое, что и я.
Они поднимаются, перемешиваются с танцующими, отрывая полосы ткани с их рубах и все быстрее раскручивая тела женщин, чтобы подстегнуть к еще большему неистовству. Губы мужчин то и дело тянутся к бутылкам, как младенцы тянутся к материнской груди.
Воздух нагревается от испарений кружащихся тел. Я задыхаюсь в своей рясе, но не решаюсь сорвать ее.
В теплом свете свечей видно, что лица женщин покрылись красными пятнами и лоснятся от пота.
Мужчины теперь танцуют вместе с ними; мой протеже мелькает то тут, то там, глаза и руки каждой женщины протянуты к нему, будто он центр вселенной.
Это неистовый экстаз танца. Голоса вздымаются все выше. Мужчины и женщины начинают падать, содрогаясь всем телом.
На каменном полу они извиваются, как змеи, и, подобно змеям же, начинают появляться оголенные конечности… руки, ноги, мужские органы. И сливаются. Они бросаются друг на друга, словно волки. Это римская оргия, на которую ни у одного римлянина не хватило бы воображения. Воздух наполнен зловонием греха и спасения, спиртного и горящих свечей. Экстаз чувственный и религиозный.
Я стою в своей потайной нише, под завесой из мокрой шерсти; меня никто не видит, не ощущает, не трогает.
Этот танец – более
Один из мужчин стоит в стороне от остальных. Но он наблюдает за толпой лихорадочно горящими глазами и вдруг хватается за штаны в паху и разрывает их.
Зияющие раны открываются взгляду там, где должны быть его половые органы.
– Ecce homo! [71] – выкрикивает кто-то на почти неузнаваемой латыни, единственном из языков вавилонских, который я слышу во время этой безумной церемонии.
Се муж. Муж, лишенный мужественности, думаю я, глядя на кастрата. Дрожь пробегает у меня по телу.
Демонстрация увечий и его гордость ими только подстегивают толпу к еще большему неистовцу. Я слышу удары хлыста и закрываю глаза.
Мне казалось, что меня ничто не может поразить, но сейчас получаю доказательство обратного.
71
«Се человек!» (лат.), Иоанн 19: 5.
Мой зверь превзошел и самого себя, и меня.
Возможно всё.
Я стискиваю зубы, желая отгородиться от звуков, стонов, крови, зловонных жидкостей, от чрезмерного, безумного, властного – от великого.
Я подожду, пока все это закончится и мой зверь проводит меня домой.
Тогда я смогу сделать с ним все, что захочу.
Или нет.
Я все еще господин, даже если мой слуга – само безумие.
Глава двадцать шестая
Двойная смерть
Женщины всегда были на передовой.
Из дневника
К счастью, я всегда сплю очень чутко.
Услышав, как в главной зале скрипнула половица, я поднялась с постели и выбралась из-за разделительной шторы, открыв ее совершенно беззвучно.
Представьте себе мой испуг, когда в тусклом свете, проникающем через окна, я увидела крадущуюся по комнате темную фигуру в брючном костюме.
Хотя по настоянию Ирен мы и отправились в кровать пораньше, мне было неспокойно, и я никак не могла заснуть. Их с Нелл рассказ о посещении морга меня расстроил. Как нехорошо с их стороны было не взять меня в такую увлекательную экспедицию! Никакие стенания Нелл по поводу увиденной ими кошмарной сцены не могли насытить моего любопытства. Я уже начинала жалеть, что присоединилась к ним, и была готова сбежать. Я привыкла существовать одна. Я привыкла быть ведущей, а не ведомой.
А теперь, возможно, мне придется возглавить борьбу с грабителем, не имея в арсенале никакого оружия, кроме собственного остроумия.