Черная линия
Шрифт:
Орлеанские ворота. Проспект Женераль-Леклерк. Алезиа.
Одним из главных в Париже считался комиссариат 14-го округа на проспекте Мен. Хадиджа сразу же вспомнила об этом комиссариате, мимо которого лежал их обратный путь. Она знала это место, потому что, будучи подростком, часто попадала сюда во время «антиарабских» облав субботними вечерами.
Она остановилась прямо перед входом, на другой стороне проспекта, возле ресторана «Ля Маре». Казалось, Марк не может решиться выйти из машины. Она повернулась к нему:
— Или
Марк посмотрел на часы: их мариновали уже около часа. В помещении было полно людей. Легавые, жалующиеся, правонарушители. Здесь все кипело после арестов, произведенных накануне: нормальный вечер пятницы в районе Монпарнас.
Из камер для задержанных периодически выводили подозреваемых в наручниках и вели через зал в соседние помещения; одни шли понурившись, другие, наоборот, вопили. Были тут и «честные люди», явившиеся искать справедливости, они толпились у стойки приемной, как посетители кафе в ожидании кофе. И легавые — кто в форме, кто в гражданском — пытались успокоить утреннее бурление.
Все это освещалось белесыми неоновыми лампами — от внешнего мира помещение отделяли матовые стекла. Комиссариат жил в своих особых пространстве и времени, словно не подчиняясь циклу смены часов. Скверное затянувшееся пробуждение. Непроходящее похмелье.
Какой-то лейтенант пообещал, что примет их как можно раньше. Марк не нервничал — он не играл роль «главного свидетеля» по «делу чрезвычайной важности». Он чувствовал себя слишком измученным для этого. И вообще, он не испытывал ни раздражения, ни нетерпения. Только опустошение. Действительность он воспринимал одновременно приглушенно и остро, словно через толщу воды. Шумы и запахи комиссариата достигали его через толстые водные стены.
Впрочем, после бурных переживаний прошлой ночи он мало-помалу начинал осознавать истину. Например, он пытался оценить гибельность собственного существования. Жуткая смерть Алена. Мученичество Венсана… Невозвратимые долги, рассчитываться по которым он не готов. Прошлой ночью он играл в героического воина, в самурая, изготовившегося к битве. Но тогда он не брал на себя никаких обязательств, ибо был уверен, что умрет. Но настало утро, а он еще жив. И значит, ему придется платить.
И не кровью, не страданиями. Расплата придет через узенькую дверь. Дверь судейского кабинета. Его раздавит судебная машина. Сперва в стенах префектуры; потом в тюремной камере. И оставался только один вопрос, который еще что-то значил: почему он не обратился в полицию раньше? Мог ли он предотвратить смерть Алена и Венсана?
Оставалась еще одна загадка, куда более угрожающая: почему Реверди не напал на них прошлой ночью? Он не мог себе представить, что им удалось провести его. Хищник шел по их следам. Он следил за ними всю ночь. Зачем? Почему он откладывал расправу с ними? Что-то от него ускользало. Хадиджа поднялась:
— Куда ты?
— Я хочу пи-пи. Можно?
— Нет.
— Это такая шутка?
Она указала на людей в форме, на лейтенантов, пробегавших мимо с протоколами в руках.
— Мне кажется, тут можно дышать спокойно, а?
Марк позволил ей выйти в коридор. Он посмотрел на наручники, на рукоятки револьверов, на серебряные кокарды и успокоился. Прижался спиной к стене и напрягся. Ему хотелось спать. Накопившаяся усталость разливалась по его телу теплой волной. Он не должен засыпать. Он ни в коем случае…
Он подскочил.
Он действительно заснул. Глубоким сном. Он взглянул на часы: уже больше десяти. Господи! Он посмотрел направо и налево: людей в зале стало еще больше, но Хадиджи нигде не видно. Неужели она начала давать показания без него? Невозможно.
Он вскочил на ноги и стал расспрашивать полицейских на вахте. Хадиджу никто не видел. Он спросил, где находится туалет, и оказался в менее многолюдном коридоре. После первого поворота он вообще опустел. Белые неоновые светильники. Грязные трубы. Решетки на окнах. Марк прошел дальше. В этом комиссариате туалеты были раздельные. По одну сторону коридора мужской, по другую — женский. И везде пусто.
Он позвал с порога:
— Хадиджа?
В ответ он услышал шум спускаемой воды. Слева — кабинки. Справа — раковины и зеркала над ними.
— Хадиджа?
Открылась дверца одной из кабинок: вышедшая оттуда женщина в форме бросила на него неприязненный взгляд и направилась к раковине. Он машинально отвернулся и поплелся ко входу в мужской туалет. Он слышал, как течет вода из крана. Щелкнула коробка для бумажных полотенец. Он ходил взад и вперед по коридору, ожидая, пока женщина выйдет.
Когда она проходила мимо него, он спросил:
— Простите… Вы, случайно, не видели молоденькую арабку, очень высокую, очень красивую? Она недавно пошла в туалет и…
При словах «высокая» и «красивая» женщину передернуло. Сама она была не выше метра пятидесяти, с квадратной задницей. Не отвечая, она подтянула молнию на брюках и поспешно удалилась.
Марк остался один. Он рискнул зайти в туалет. Полная тишина. Где же она? Не могла же она удрать. Может быть, она заснула в какой-то кабинке? Ведь он-то заснул там, на скамейке…
— Хадиджа?
Он толкнул дверь первой кабинки: никого.
— Хадиджа?
Он приоткрыл следующую дверь: никого. Он сделал еще шаг вперед. Шорох за спиной. Жак Реверди здесь.
Короткий «ежик» на голове. Серый плащ. Типичный легавый.
— Я…
Приглушенная колющая боль в затылке. Чернота.
83
Ниши.
Гигантские ниши. Овальные ячейки, высотой в несколько метров, выдавленные в стене из стали — или из алюминия. Из серебристого материала, мягко мерцающего в свете ламп.
Марк вынырнул из небытия. Посмотрел на стену перед собой и различил новые детали. Эти овалы казались уходящими в бесконечность. Были там и углубления поменьше, на полу, на потолке, повторяющиеся с той же гипнотической регулярностью. Оптическая иллюзия создавала впечатление движения, словно на картине Вазарели.