Черная магия
Шрифт:
— Шестеро воинов в доспехах, — задумчиво произнесла Меревин. — Странное количество. Почему только шесть? Ведь всем известно, что здесь мы. И вид у них загорелый… может, наемники-южане? Но не гвардия… Тоже любопытно. И паланкин у них какой-то странный. Не могу точно сказать, что я чувствую, мне кажется, будто тут задействована норманнская магия. Что-то, связанное с холодным железом… и все же я не уверена. Робин, что думаешь?
Робин с нетерпением покачала головой, давая понять, что не ощущает на себе воздействия норманнской магии. Но она и не хотела ощущать ничего подобного, потому попросту не сосредотачивала
— Так мы нападаем или нет? — вместо этого спросила Робин.
Она, подобно мужчинам и своей единокровной сестре Меревин, была одета в плотную шерстяную тунику и кожаные облегающие штаны, но если не считать одежды, ни Робин, ни Меревин не пытались скрыть своей принадлежности к женскому полу. У обеих сестер были длинные волосы, заплетенные в косы и закрепленные серебряными гребнями с янтарем: такие гребни отчасти защищали от воздействия норманнской магии и отчасти помогали в магии собственной, англской.
Серебро с янтарем смотрелись совершенно естественно в белокурых волосах Меревин. Она была чистокровной английкой — высокая, мускулистая, светлоликая женщина-воительница, способная скрутить и заколоть взрослого оленя или за две сотни ярдов выпустить стрелу и прошить насквозь доспехи норманнского воина, а заодно и его самого.
Робин, к вечному ее стыду и досаде, внешне более походила на норманнов, чем на англов: более низкорослая и коренастая по сравнению с сестрой, а также темноволосая и сероглазая, и всегда — очень загорелая, из-за жизни под открытым небом. Робин уродилась в мать, вторую жену своего отца, ту самую, которую тот украл у ее отца-норманна. Это повлекло за собой гибель отца Робин и Меревин и переход его королевства в руки того самого норманна. Череда событий привела к тому, что сестры сидели теперь в засаде на опушке леса над долиной, и старшая из них возглавляла отряд, членов которого с равным успехом можно было назвать бандитами, мятежниками или последними остатками воинства истинного короля Англии.
— Мне что-то не по себе, — сказала Меревин. — Скоро совсем стемнеет. И мы не знаем, кто сидит в паланкине.
Она посмотрела на небо. Солнце все еще проглядывало, но уже над самым краем западных холмов. Над головами кружили два ворона — черные силуэты на фоне темнеющего неба.
— Всего шесть охранников, — отозвалась Робин. — Там не может быть никого важного… или опасного.
— Например, кто-то, кто настолько уверен в себе, что не нуждается в большей охране, — возразила Меревин. — Мастер железа, до последнего скрывающий свои чары и намерения.
— Давай нападем, пока не стемнело! — не унималась Робин. — Нам уже несколько недель не представлялось такой удачной возможности.
Меревин не ответила. Робин нахмурилась, потом дернула сестру за рукав.
— Если ты не отдашь приказ, это будет уже третий норманн, которого мы упустим! Да что с тобой такое?
— Ничего, Робин, — мягко произнесла Меревин. — Понимать, когда нападать не следует, — не менее важное для командира качество, чем готовность нестись вперед, размахивая мечом.
— Это не командование! — огрызнулась Робин. — Вот что такое командование!
Она сорвала рог с плеча Меревин и, прежде чем сестра успела ее остановить, подула в него. Звонкое пение разнеслось над долиной. Робин стрелой ринулась вперед,
От условного сигнала тщательно подготовленная засада пришла в движение. Впереди, перед норманнским отрядом, раздался гулкий стук топоров. Несколько секунд спустя большое дерево рухнуло поперек дороги — свидетельство искусства дровосеков, которые всю вторую половину дня удерживали его в равновесии на тоненьком конусе неперерубленной сердцевины ствола.
После падения дерева лучники выступили из своих укрытий, расположенных в стороне от дороги, и стали стрелять по лошадям. Всадники в ответ ринулись на лучников, изрыгая проклятия. Вопреки обыкновению, носильщики не пустились наутек сразу, просто бросив паланкин, а сначала осторожно поставили его наземь, прежде чем рвануть в лес.
Робин мчалась по пятам за лохматым слюнявым псом ростом почти с нее саму. Следом спешили Меревин, Джек и дюжина членов отряда, вооруженных мечами, копьями или кривыми садовыми ножами. Перед ними стояла задача не позволить добыче удрать по дороге назад, путь вперед перекрывало упавшее дерево.
Но никто и не пытался бежать. Один из охранников валялся на земле: стрела, отыскавшая слабое место в хауберке, [1] уложила его наповал. Еще двое были придавлены мертвыми или умирающими лошадьми. Трое оставшихся повернули обратно, поскольку поняли, что нет никакого смысла гнаться за лучниками, нырнувшими в лес.
— Сдавайтесь! — крикнула Робин.
За время безумного рывка вниз по склону она запыхалась, и ей пришлось повторить:
— Сдавайтесь!
Три воина посмотрели на лучников, выступивших из-под зеленого полога леса, на огромного кралле-пса, как раз в этот момент завывшего, и на пятнадцать приближающихся вооруженных разбойников.
1
Хауберк — железный доспех, покрывающий тело полностью, с головы до ног.
— Вы умрете, если попытаетесь прорваться! — громко сказала Меревин, заметив, что всадники напряглись и кони под ними вскинули головы. — А так мы обещаем пощаду.
Двое всадников посмотрели на третьего. Тот кивнул и бросил меч. Товарищи последовали его примеру. Они спешились и остались стоять рядом со своими лошадьми, мрачно поглядывая на Робин и Меревин, нервно — на Двойного Джека, который принюхивался к паланкину.
Меревин подала знак, и лучники подошли ближе, продолжая держать оружие на изготовку. Шестеро ее людей кинулись вперед, пошвыряли воинов наземь и связали им руки, попутно отобрав кинжалы и засапожные ножи, а у предводителя — еще и крохотный нож, прятавшийся в латной перчатке в специальных ножнах.
— Кто в паланкине? — спросила Робин.
В паланкине не было заметно ни малейшего движения — даже шевеления отодвигаемой занавески. Двойной Джек по-прежнему кружил вокруг него, задумчиво морща здоровенный нос, как погрузившийся в размышления человек морщит лоб.
— Норманнский торговец почтенного возраста, направляется на воды в Аква-Сулис, — ответил один из воинов — тот, на кого смотрели остальные, прежде чем сдаться. На щеке у него был старый шрам в виде полумесяца — татуировка раба.