Черная Мария
Шрифт:
Слезы струились по ее щекам, и она не сразу смогла ответить ему:
— Знаешь, мне всегда казалось... понимаешь, я никогда особо не верила...
Лукас ощутил в душе знакомую боль. Тупую сладковато-горькую боль. И она была непреодолима. Не сама боль, а желание, необходимость утешить, успокоить Софи. Он обошел стол, сел рядом с ней и сказал:
— Ничего, девонька, не переживай.
И не зная, что сказать лучшего, добавил:
— Скоро все это кончится.
Анхел Фигероа сидел на сосновой крышке ящика в вагоне-кухне. Глаза щипало,
Много раз Анхел встречал вместе с дядей Флако этот час. На ранней рыбалке, на охоте на лягушек с острогой вдоль ручья за домом дяди Флако, просто на долгих предрассветных прогулках по окрестностям. Теннессийские холмы, поросшие красными соснами, светятся в темноте, и гулять там просто здорово. На этих прогулках старый Флако и Анхел говорили обо всем, что есть под солнцем. Они говорили о легендах детства Флако, о мексиканских преданиях, о мифах индейцев майя — обо всем чудесном и таинственном. В памяти Анхела каждое такое утро осталось на всю жизнь.
И в самый этот предрассветный час Анхел вдруг разглядел на рельсах позади вагона какой-то странный предмет.
Сначала он увидел расплывчатое пятно примерно в четверти мили от поезда, на фоне темноты еще темнее. Анхел решил, что это тень большого кактуса или пустынные колючки. Однако, приглядевшись, он понял, что пятно движется. Оно щелкало в свете луны по рельсам, поднимая искры и пыль.
Анхел протер глаза.
Это было похоже на искореженный кусок металла, гудящий вдоль по рельсам, и притом довольно быстро — сорок, а то и все пятьдесят миль в час. За штуковиной тянулся хвост черного дыма, с боков то и дело отлетали, поблескивая, стеклянные и металлические осколки. Какое-то мгновение Анхел думал, что это какая-то железнодорожная машина — одноместная дрезина или ремонтная тележка.
Но интерес тут же сменился диким страхом — Анхел понял, что это такое. От желудка поднялась волна животной паники. Будто его окатили ледяной водой.
Он должен был понять, что что-нибудь в этом роде обязательно произойдет! Должен был понять — после всех последних событий. К несчастью, в глубине его души оставался еще клочок надежды, что все это — какая-то космических масштабов ошибка. Он был хорошим человеком. Дядя Флако был хорошим. Хорошими людьми были и Софи с Лукасом. Никто из них не заслужил такого. Это все была ошибка! Просто Бог ошибся.
Как бы не так.
Анхел сорвался с ящика, схватил ружье и высунул голову в боковое окно, чтобы посмотреть получше. Порыв ветра растрепал его волосы, заставил заслезиться глаза. Прохладный ночной воздух нес запах сосны. Анхел поморгал, стараясь разглядеть непонятное чудище, столь неожиданно появившееся позади поезда.
— Не мозет быть...
Ветер поглотил
Лимузин был всего в двух сотнях ярдов от хвостового вагона и нагонял. Он мчался между рельсами, как изуродованный стальной краб, и подпрыгивал на шпалах. Казалось, его движет какая-то скрытая внутренняя сила.
Анхел отодвинулся в глубь кухни. Сердце отбивало индейские ритмы. Волосы стояли дыбом, по коже бежали мурашки. Но Анхел заставил себя побороть страх и начать думать ясно, ради Лукаса и Софи, даже ради дяди Флако.
Он взвел курок.
Руки задрожали мелкой дрожью. Анхел никогда в жизни не стрелял из ружья. Долгие годы в автобусе дяди Флако на стене висела старая мелкокалиберка для охоты на белок, и Анхел брал ее иногда для игры в ковбоев и индейцев. Но никто даже не помнил, когда это ружье стреляло. У него уже двадцать лет не было бойка, а механизм изъела ржавчина.
А теперь он держал в руках настоящее полицейское оружие и собирался из него стрелять, потому что игра в ковбоев и индейцев пошла взаправду.
В бледнеющей тьме искореженный «роллс-ройс» нагонял поезд. Теперь он был уже в сотне ярдов от вагона. На таком расстоянии Анхел с трудом мог разглядеть потрескавшееся ветровое стекло и силуэт кого-то — или чего-то — внутри. Хлопала по ветру оторванная в катастрофе и державшаяся на честном слове крыша. Бока вдавились внутрь, как у старой консервной банки.
Фары все еще светили.
— Похоже, я действительно веду себя словно кисейная барышня, — всхлипнула Софи, первой нарушив длившееся почти пять минут мрачное молчание. Все это время Лукас неподвижно сидел рядом с ней. В конце концов ей удалось справиться со слезами, но теперь ее сковал отчаянный страх. Вытирая со щек последние слезинки, она сказала: — Знаешь, я сейчас вспомнила, как однажды в штате Юта вела грузовик по обледеневшему шоссе и понятия не имела, где же этот чертов выход на нужную дорогу.
Протянув руку, Лукас вытер влагу с ее щеки:
— Я тогда орал на тебя, пока не охрип.
Прошло еще несколько секунд в полном молчании.
— Сукин ты сын, — внезапно произнесла Софи, сжимая ладонь Лукаса в своей руке и заглядывая ему прямо в душу.
Лукас тяжело сглотнул. Как-то слишком тихо стало в стучащем вагоне-ресторане. И как-то слишком близко. Он заметил, что отодвигается от женщины. Не сильно — всего на несколько дюймов.
— Опять. — Софи сжала его руку, так что даже стало больно.
Лукас высвободился.
— Ты это о чем?
— Отодвигаешься от меня подальше! — Софи оттолкнула его. Лукас сбил пакет с молоком, и из него во все стороны брызнула белая жидкость. — Даже сейчас, когда мы на краю гибели, ты все еще боишься прикоснуться ко мне!
— Что?! — ошеломленно спросил Лукас.
— Так твою мать, Лукас! После всего, что с нами стряслось, ты не можешь даже прикоснуться ко мне?!
— Софи, не надо...
— Хватит, я устала! И ты и я знаем, что друг в друга втрескались, но сохраняем платонику, да? Дело важнее всего, да? Ничего личного на трассе, да? Но теперь мы вместе гибнем к хренам собачьим, а ты не можешь до меня дотронуться?!