Черная маркиза
Шрифт:
«Холодно», — вот что он тогда сказал.
Словно прочтя его мысли, Дидье так и передёрнулся. Проклятие, стояла безмятежная и жаркая тропическая ночь, в розовых кустах надрывались цикады, тёплые волны прибоя с шорохом набегали на песок в двух шагах от них… а парень вздрагивал от холода, будто в своём чёртовом ледяном Квебеке!
Сердце у Грира перевернулось, и он шагнул вперёд, не раздумывая — одновременно с Мораном, и так же одновременно оба они обняли Дидье — крепко, тесно, горячо,
Тот снова вздрогнул, его глаза в смятении расширились, и Грир хрипло пробормотал, даже не задумываясь о том, что именно говорит, повторяя слова, которые сам Дидье сказал, обнимая Морана наутро после той виноградной отчаянной ночи:
— Тихо, тихо, garГon… успокойся. Постой вот так. Просто постой.
Моран тоже посмотрел на Грира — растерянным, совсем незнакомым взглядом, не похожим на его обычный вызывающий прищур.
А Дидье вдруг глубоко вздохнул и молча прикрыл глаза.
Будто сдаваясь.
Опустив оружие и сбросив броню.
«Бог ты мой…» — пронеслось у Грира в голове.
Он и сам почти зажмурился.
Одна его ладонь легла на плечо Морана, чувствуя его почти горячечное тепло, а вторая скользнула по телу Дидье, — под распахнутым камзолом и рубашкой, по прохладной гладкой коже, — почти целомудренно, но Грир с ликованием ощутил бешеные толчки его сердца под своей рукой. И собственное его сердце тоже болезненно и часто забилось. И сердце Морана — совсем рядом, настолько тесно они прижались друг к другу, все трое, и, приоткрыв наконец глаза, Грир затаил дыхание, увидев, что и у Морана веки опущены, и на бледные щёки легла тень от ресниц.
Дидье тоже раскрыл глаза — очень глубокие, и еле слышно прошептал:
— Мне уже не холодно, garГons. Tres bien.
И почти что беззаботно улыбнулся, отстраняясь от них.
Грир нехотя разнял руки, и его самого вдруг пробила дрожь.
К «Маркизе» они причалили в полном молчании, и Дидье, бросив только: «Bonne nuit», не оглядываясь, взлетел на борт своей посудины и исчез из виду.
Волны мерно и сильно раскачивали «Маркизу» — подымался западный ветер, обещавший вот-вот упасть яростной мглой урагана на море и берег.
Едва появившись на борту, Дидье содрал с себя осточертевшие роскошные тряпки, натянул привычные портки и рубаху и теперь безмолвно лежал, прикрыв локтем глаза, на койке в своей каюте. Но мысли в его голове метались стремительнее надвигавшегося урагана.
Он умел оставлять заботы вчерашнего дня дню вчерашнему же. Будто, выходя из комнаты, накрепко закрывал за собой дверь и отправлялся прочь, не оглядываясь.
Как, не оглядываясь, ушёл когда-то из родного дома, не просто закрыв за собой эту дверь, но прямо-таки заколотив её в своей душе.
Но теперь эта дверь рухнула под напором воспоминаний и всё нараставшего чувства вины.
Его мать когда-то на речном берегу указала ему, семилетнему, на его тогдашнюю подружку по играм, пятилетнюю Леони, со словами: «Ты мужчина, ты за неё отвечаешь».
Его мать теперь лежала под холодным могильным крестом на деревенском кладбище, оставив на него совершенно беззащитную крохотную Мадлен.
На него, на отца и на Франсуа.
А он ушёл, захлопнув дверь и отрезав себя от воспоминаний.
Оставив Мадлен с отцом, Франсуа и с теми женщинами, которых они привели под крышу своего дома, переставшего быть домом ему, Дидье.
Он обязан был вернуться.
Немедленно.
Боже, как же он не хотел туда возвращаться!
В несправедливость.
Позор.
Боль.
Но его мать хотела от него именно этого, он точно знал.
«Ты мужчина, ты за неё отвечаешь».
Дидье перевернулся и лёг на живот, беспомощно упёршись кулаками в подушку и уткнувшись в них лбом.
«Ты никогда больше не будешь один».
Так сказал капитан «Разящего».
«Я за тебя отвечаю».
Но за свою сестру отвечал только он сам.
Дидье на миг зажмурился, а потом рывком поднялся с койки.
Он должен был делать то, что должен, не ища ни у кого защиты, не прося помощи, как делал это всегда.
Эдвард Грир и так, не раздумывая, шагнул за него под пулю.
А он сейчас собирался обойтись с ним так подло и бессовестно.
Но у него не было иного выхода.
Глубоко вздохнув, Дидье шагнул на палубу и пристально оглядел горизонт. Ночное небо было непроглядно тёмным, луну за какой-нибудь час совсем затянуло набежавшими тучами.
Надвигалась буря.
Он распахнул дверь в каюту близнецов. Те, как обычно, сладко дрыхли, так тесно переплетясь руками и ногами, будто всё ещё находились в материнской утробе, и Дидье крепко встряхнул за плечо лежавшего с краю. Тот приподнял с подушки лохматую голову, сонно щурясь, и братец рядом с ним тотчас вскинулся.
Дидье невольно позавидовал обоим огольцам. Воистину они никого и ничего не искали, будучи так неразрывно и прочно связаны друг с другом.
Разбуженный первым мальчишка быстро и умело разжёг маленький светильник, и по этой сноровке Дидье распознал Лукаса.
— Кэп… ты чего?.. — удивлённо моргая, пробормотал тот и пригладил свои светлые лохмы обеими ладонями. — Ураган?
Лукас тоже чувствовал дыхание бури.
Нетерпеливо мотнув головой, Дидье властно распорядился: