Чёрная пантера с бирюзовыми глазами

Чекменёва Оксана

Мы присели на бревно, и Ричард задал мне совершенно неожиданный вопрос.

– Скажи, Рэнди, чем дети отличаются от взрослых?

Я удивлённо похлопала глазами, но Ричард смотрел на меня совершенно серьёзно, он действительно ждал моего ответа.

– Ну… Дети маленькие, а взрослые – большие.

– Так. Что ещё?

– Взрослые – сильные, а дети – слабые.

– Правильно.

– Взрослые могут сами о себе позаботиться, а дети – нет.

– Очень хорошо. А скажи, в каком возрасте человеческие дети уже считаются взрослыми?

– Официально –

в восемнадцать. Но некоторым приходится повзрослеть раньше, а кого-то нянчат и после свадьбы. Так что сложно назвать один возраст для всех.

– Остановимся на восемнадцати.

– Мне двадцать четыре! – тут же воскликнула я.

– Я знаю, – улыбнулся Ричард. – Но ты выглядишь лет на семнадцать. Человеческих. И даже люди вряд ли воспринимают тебя как взрослую, если судят только по внешности. Но я хочу сказать о другом. Тебе известно, что раньше дети переставали считаться детьми гораздо раньше? Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что они становились равными взрослым в том, что тогда считалось важным.

– Например?

– Например, если тринадцатилетний мальчик может охотиться наравне со взрослыми, то в сообществе, где главное мужское занятие – охота, он будет считаться взрослым. Для охоты больше важна ловкость, навык, тут грубая физическая сила лишь на втором месте. Но в обществе земледельцев, где для той же пахоты нужно иметь хорошую физическую форму, взрослыми мальчики считались уже будучи несколько постарше – лет в пятнадцать-шестнадцать.

– А девочки?

– А девочки довольно долго считались взрослыми с того момента, как уже могли рожать детей. Ведь это считалось главной женской обязанностью.

– Кошмар! Бедные девочки!

– Времена тогда были другие, – пожал плечами Ричард. – Но я надеюсь, ты поняла, к чему я это всё рассказываю?

Я помотала головой. Какое отношение рассказ о рано повзрослевших древних детях имел к вспышке ярости Гейба?

– Ну, хорошо, – вздохнул Ричард. – Мы уже выяснили, что в разных культурах и сообществах дети считаются взрослыми в разном возрасте, но, как правило, тогда, когда они становятся равными взрослым, верно?

– Верно, – кивнула я, всё ещё ничего не понимая.

– И если для кого-то тринадцатилетние взрослые – это нормально, то для других это просто дико. Всё дело в стереотипе. Кто и к чему привык. Понимаешь?

– Да.

– А теперь подумай, какой у нас, у оборотней, самый главный критерий для определения взрослости? В какой момент наши дети перестают нуждаться в опеке и защите, и становятся равными нам?

– В момент обращения?

– Верно! – Ричард удовлетворённо улыбнулся, видимо, именно этого ответа он от меня и добивался. – А теперь подумай ещё вот о чём. Ты видела достаточное количество нас, взрослых оборотней. Тебе ничего в глаза не бросилось?

Я задумалась. Мне в глаза бросилось многое, но раз уж здесь у нас разговор крутится вокруг возрастов…

– Вы все выглядите ровесниками.

– Да, верно. И это оттого, что все мы обращаемся примерно в одном и том же возрасте, плюс-минус несколько лет. Мужчины – около

девяноста лет, женщины лет на пятнадцать раньше. Небольшой разброс в годах обусловлен тем, что мы всё же не близнецы, и нам нужно разное количество времени, чтобы достичь своей оптимальной формы, в которой мы и застываем навеки.

– Понятно…

– Да нет, вижу, ты ещё не поняла, к чему я клоню. Ты ведь видела Линду и Алану, верно.

– Видела.

– Ну так вот. Все, кто младше них, для нас – дети. Каждый, кто выглядит младше них. Так уж сложилось исторически…

– И я выгляжу младше…

– Да! – воскликнул Ричард. – Ты выглядишь, как наш ребёнок. Слабый, хрупкий. Нуждающийся в защите. Смертный.

– Но я УЖЕ бессмертная! Я обратилась десять лет назад! И я не нуждаюсь в защите, как ваши дети. Я – не ребёнок!

– Мы это понимаем. Умом понимаем. Но стереотип, выработанный веками, очень сложно преодолеть. Это уже на уровне инстинкта – опекать того, кто выглядит, как смертный. Ты выглядишь смертной, понимаешь?

– Кажется… И Гейб испугался потому…

– Да! Когда ты рванула туда, в будку, он не мог соображать здраво. Его инстинкт говорил вместо его разума. О том, что кто-то, юный и уязвимый, полез под пули. Конечно, он быстро осознал, что никакой опасности ты себя вовсе не подвергла, но этот его первоначальный ужас… Вот он и сорвался… Понимаешь?

– Да. Начинаю понимать. Я была не права, вот так, без предупреждения, рванув в ту будку. Просто…

– Ты хотела показать, что можешь быть полезной, – он усмехнулся. – Ты это показала. Думаю, что ты вполне можешь участвовать в штурме вместе с нами.

– Я даже позволю ей первой выбрать свою цель, – раздался у нас за спиной знакомый бархатный баритон. А в следующую секунду меня подняли с бревна и прижали щекой к бронежилету.

– Прости меня, девочка. Я не хотел…

– Ты тоже меня прости! – перебила я его. – Я поступила глупо. Но я ведь и правда уже не ребёнок. Хотя мой последний поступок говорит об обратном.

– Да, ты не ребёнок. И я должен к этому привыкнуть. Хотя это и непросто.

Гейб слегка отстранил меня, чтобы иметь возможность заглянуть мне в глаза, погладил костяшками пальцев по щеке и улыбнулся своей чудесной улыбкой, которую я просто обожала.

– Мир?

– Мир! – закивала я.

– Вот и хорошо. А теперь, думаю, нам нужно продолжить то, что ты уже начала.

Он легонько поцеловал меня в кончик носа, приобнял за плечи, и мы пошли к опушке, где нас тактично дожидались остальные. Конечно, они слышали каждое слово, но хотя бы видимость уединения нам обеспечивали. Меня встретили добрыми улыбками, Стивен подмигнул, Пирс слегка мотнул головой в сторону будки с часовыми и показал большой палец. Меня похвалили за то, за что пять минут назад я получила разгон. Впрочем, Пирс и Стивен явно намного моложе остальных, видимо, они не настолько были подвержены условностям и стереотипам, и приняли мою взрослость, несмотря на несоответствующую ей внешность, гораздо легче, чем более старые, а точнее – древние оборотни.