Чёрная рада
Шрифт:
— Так, так! сказал горько Сомко. Гетманствуй над нами, кто хочешь: хоть рыцарь, хоть свинопас, лишь бы мы были полковниками. О панство, проклятое панство! Теперь-то я увидел тебя своими глазами! Ты готово изгибаться в дугу перед всякою дрянью, лишь бы пановать над другими!.. Сомко или Иванец — им все равно!.. Ну, а что же Васюта, и тот поклонился Иванцу?
— Нет, видно, не поклонился, потому что бургомистр рассказывал, как пьяные запорожцы и ему угрожали. Да и на всю городовую старшину недобрым духом они дышут; а особливо те, что из винокуров да из работников. Иного хозяин когда-нибудь выбранил или ударил, так теперь уже сбираются за все отблагодарить.
— Вот какими новостями приветствуют нас в моей гетманщине! — сказал, горько усмехнувшись, Сомко. Ну, да еще померяемся... О, проучу я этих негодяев, дайте мне только взять их в руки!
— Что ж ты, сыну, думаешь теперь делать? — спросил Шрам.
— Ехать в Переяслав, собрать к себе подручные мне полки и стоять хоть против целого света. Наше право казацкое, а мои казаки никого, кроме меня, не признают гетманом!
— И это значит, говорил Шрам, вместо войны с недоляшком Тетерею, начнется война меж казацкими полками на этой стороне!.. Уж если Иванец захватил в свои руки три полка, то без бою из Украины его не вытеснишь; а Васюта себе будет воевать: за него вся Северия, вся Стародубовщина будет сражаться. Дожидайтесь же теперь, Паволочане, пока гетман Сомко управится с своими неприятелями! Как бы еще под эту суматоху Тетеря не пожаловал на сю сторону: у него с ляхами что-то подобное давно в голове вертится.
— Ну, а что ж ты делал бы, батько? Посоветуй мне своим толком, я тебя послушаю.
— Вот что я тебе посоветую. Поезжай ты в Переяслав, да пиши ко всем полковникам, чтоб убоялись Бога да помыслили о казацкой славе, на которую Иванец налагает свою нечистую руку. А я между тем поеду с Череванем в Нежин. Я открою сумасшедшему Васюте глаза, что и сам пропадет и других погубит; и если только он соединит свои силы с твоими, тогда у всех опустятся руки, и твои полковники опять под твою булаву возвратятся.
— Пусть теперь возвращаются, а уже не я разве буду, если не сделаю с ними так, как Хмельницкий с Гладким.
— Не хвались, сыну, да Богу молись! — мрачно сказал Шрам. — Не будем терять дорогого времени, простимся!
Простились и разъехались. Никто не сказал никому при расставаньи ничего приятного. У всех сердце сжалось, как бы перед каким-нибудь великим несчастьем.
— Эге-ге! Вижу, вижу, куда доля клонит Украину! — говорил сам себе Шрам, повеся голову. (Он ехал позади всех и не хотел ни с кем разговаривать.) Видно, не такова воля Божия, чтоб Украина спокойно хлебом-солью наслаждалась! Или, может быть, приближается уже конец свету, когда восстанет брат на брата... И откуда ж поднимается туча, Боже Ты мой милый! Запорожье, что искони было гнездом казацкого рыцарства, теперь плодит только лисиц да волков!... Видно, дожили, окаянные, до пустых карманов, так и мутят народ, чтоб в суматохе поживиться. Видно, стало завидно негодным лентяям, что у городового казака и стадо овец, и хутор с полными амбарами. А кто ж посылал на Запорожье, когда, по разгроме ляхов, всякому было вольно занять займанщину? Нет, пойдем рыцарствовать! Пьянствовать да лежать на боку, а не рыцарствовать! Конечно, иная честная да святая душа в самом деле отказалась от займанщины, как от суеты мирской; а другой разбойник пошел в Сечь, чтоб только не трудиться на хозяйстве. Вот и нарыцарствовали! Полюбуйся, Украина, своими детками! Лукавый Иванец подбился к запорожцам, да теперь и делает из-под княжеской руки все, что только вздумает. Вижу, к кому он прибирается: он хочет Сомку доказать дружбы; но еще ж Бог не совсем нас оставил, еще, может быть, наберется сотня горячих, искренних душ в Украине!
Он был выведен из задумчивости грозным криком нескольких голосов. Василь Невольник наехал на пьяного косаря, растянувшегося поперек дороги; товарищи вступились за него и окружили рыдван с бранью и угрозами. Когда Шрам подскакал к толпе, целая буря восклицаний поразила слух его. — Кармазины! — кричали буйные голоса. — Опять расплодились вельможные недоляшки! Да нам не новость выкашивать такой бурьян в Украине.
И косари страшно размахивали косами над головами женщин, между тем как один из них прибежал с топором, чтоб изрубить в рыдване колеса.
— Прочь, Иродовы души! — вскрикнул Шрам громовым голосом.
Увидев перед собой священника, косари немного смутились и отступили.
— Что это? — говорил Шрам. — Или вы турки, или татаре, что нападаете на подорожных? Христианская ли у вас душа, или уже вы и веру, и Бога забыли?
— Нет, пан-отче, отозвался один косарь, не забудет добрый человек христианской веры до веку; но как же терпеть, когда паны давят людей по дорогам?
— Но еще, слава Богу, у нас руки не в кандалах! — отозвалось уже несколько голосов, — еще не позволим глумиться над собою! Довольно уже и того, что один свиту золотом да серебром вышивает, а у другого нет и сермяги; один своих полей да сенокосов глазом не обнимет, а мы вот с половины косим. А из-под лядского ига выбивались все разом!
— Так, так! Вижу, вижу! — говорил сам к себе Шрам. Повсюду пробралась 6еда из Запорожья!
— Из Запорожья! — подхватили косари. — Какое из Запорожья! Это все наши городовые творят, а в Запорожье все равны, нет ни панов, ни мужиков, ни богатых, ни бедных.
— Жалкие, слепорожденные вы дети! восклнкиул сквозь слезы Шрам. Да умилосердится Господь над вашей темнотою! Пропустите рыдван! Пропустите, не заступайте дороги, а то я призову на вас проклятие Господне!
— Ну, уж пустите, братцы, нечего делать! говорили косари, расходясь по сторонам дороги. Знал ты, пан-отче, что сказать. А уж еслиб не ты, то мы б узнали, из какого дерева спицы в рыдване.
— Пусть вас Господь помилует! сказал, удаляясь от них, Шрам. В тяжелом ходите вы недуге! Да будет проклят чародей, который омрачил ваши головы!
Такую песню должны были выслушивать наши путешественники несколько раз, пока достигли Нежина. Заезжал ли Шрам в кузницу подковать коня, — в кузнице кузнец, позабыв о железе в горну, толковал с хуторянами про черную раду: «Что вы, говорит, поправляете сошники? Поправляйте лучше отцовские списы [78] : скоро всем будет работа. Недавно ехали в Нежин запорожцы, так говорили, что опять поднялся на панов такой гетман, как Хмельницкий; созывает всю чернь под Нежин в черную раду и на грабеж Нежина». Сходилась ли где-нибудь в селе судная рада, — старики, вместо расправы с виновными да хозяйственных распоряжений, рассказывали в судной раде, откуда взялось казачество и как весь мир выбился изь-под ляхов и недоляшков на волю.
78
Копья.
— Что теперь за державцы-казаки? говорит иной седобрадый историк (тогда степенные посполитые [79] носили бороды). С такими можно еще побороться. Нет, вот при Наливайке или при Павлюге были ляхи-державцы, вот державцы! У одного сотня сел. Но и с теми сумели наши управиться. Например, Кисель или Ярема Вишневецкий... Батюшки! Идешь бывало с чумаками степью:
Чье село? «Вишневецкого». Чьи ланы [80] ? «Вишневецкого». Чье староство? «Вишневецкого!..» Идешь неделю, и все владенья одного пана. Видите ли, делали те «великие паны» с королем, что хотели, так король роздал им все города, пригороды, села, то на староства, то на волости. Но и с такими, говорю, дуками отцы наши управились.
79
Простолюдины.
80
Пахатные поля в больших размерах.
Так проповедовал сельский оратор на своем вече, и вече, слушая, позабывало, для чего собралось оно. Еще недавно сбросил народ тяжелое иго польской безурядицы; еще живы были в памяти стариков возмутительные сцены панских насилий; еще не улеглись вырвавшиеся на волю страсти долго безмолвствовавшего простонародья. Новый порядок вещей, устроенный самими представителями казачества, едва смог заключить разлив необузданной воли в законные границы; но к ним никто не привык еще, и каждую минуту можно было ожидать их разрушения. Такая минута наступила теперь. Шрам это чувствовал, внимая нехотя народным толкам.