Черная сага
Шрифт:
— Только и всего?
— Да, — сказал я. — А что?
— Н-не знаю. Как решит хозяин.
Хозяин решил так: я отдаю ему диргемы, все до единого, а он за это позволит мне послушать только одну ее песню, а после я сразу уйду и больше никогда к ним не приду. Я согласился. Сел и слушал. Хозяин подал мне вина. Я выпил… и немедленно заснул.
Проснулся я на пустыре — без плаща, без меча, без кольчуги.
На следующий год я снова пришел в Йонсвик. И снова она меня окликнула. Я притворился, будто не расслышал. Зашел в ближайшую харчевню, снял конуру, велел подать мне туда всего, что у них есть… И тут
— Прочь! Я не звал тебя!
— Нет! — со смехом сказала она. — Прежде послушай мои песни. Ведь я твоя судьба.
Я, скрепя сердце, согласился. Она села напротив меня и запела. Нам принесли еды, питья. Я не притронулся к еде, не пригубил питья. И песен я не слушал — не хотел. А она пела их, пела и пела. Да, песни были очень хороши, но сколько же их можно слушать?! Небось, уже и ночь пришла. Я встал.
— Куда ты? — спросила она.
— Ухожу, — сказал я. — Я спешу.
— Тогда прощай.
— Прощай! — гневно ответил я и, хлопнув дверью, вышел в общий зал. Там почему-то уже никого не было. И вообще, там было очень тихо и очень темно…
И очень холодно! Сразу почувствовав неладное, я отшатнулся, дернул дверь… Но конура уже была закрыта — изнутри. И никого, я это понимал, там уже нет: не зря же она со мною попрощалась! Тогда — на ощупь, то и дело спотыкаясь — я двинулся по залу. Долго плутал! Потом-таки добрался до входных ступенек, взошел по ним, толкнул входную дверь, вышел на улицу…
Зима! И сумерки. Зимой Йонсвик стоит пустой и, значит, до ближайшего жилья три дня пути. Я постоял, подумал… и пошел! Шел, песни пел. День шел, ночь шел, и снова день, охрип — и петь уже не мог, а только в мыслях повторял и повторял и повторял те сокровенные слова, чтобы их не забыть. Потом упал, заснул… Потом меня нашли чужие люди и принесли к себе домой и там отогрели. Вот как мне тогда посчастливилось! Поэтому я отдал этим людям все мои диргемы. Потом, ранней весной, опять пришел в Йонсвик, искал ее, искал… но не нашел. И через год опять искал. И через два. И через пять…
Зачем? Ведь если не судьба, то, значит, не судьба, тем более что я сам сказал ей: «Прощай!» А все равно мне было очень обидно. Вот так теперь и Сьюгред ждет этого странного, чужого ярла. И не дождется, я-то это знаю. Мне очень жаль ее, мне нечем ей помочь, вот разве только петь, чтобы она крепче спала. Вот примерно так я тогда думал. Долго думал. А потом и я заснул — возле нее, в ногах. И снилось мне… Нет, не скажу!
А утром Сьюгред сказала:
— Когда придет мой муж, я попрошу, чтобы он взял тебя к себе в дружину.
Я промолчал. А что тут было говорить? А Сьюгред продолжала:
— Ты очень хорошо поешь. И как это я раньше этого не замечала?!
— Я раньше пел другие песни.
— А эти почему не пел?
— А потому что эти не для всех.
— А для кого?
— Для тех, кто ждет, но не дождется.
Я думал, что она меня ударит. Но Сьюгред даже не нахмурилась сказала:
— А я бы на твоем месте не стала судить о том, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия. Ты, как и мой отец, как все его дружинники, как все его рабы… — и замолчала, и задумалась… а после вдруг спросила: — А где ты научился этим песням? Ведь ты же не сам их выдумал!
— Не сам.
— А… научила тебя женщина! Ведь так?
— Положим, что так.
— Она была красивая?
— Да, очень.
— Любопытно! Ну а… богатая?
— Она, по-моему, не нуждалась в богатстве.
— Вот даже как! А кем она была?
— Моей судьбой.
— Что, до того красивая?
— Нет, до того всесильная.
И — дальше больше, слово за слово — я рассказал ей все. Выслушав мою историю, Сьюгред долгое время молчала, а после чуть слышно сказала:
— Но я счастливее тебя. Ведь правда же?
И я… И я кивнул — да, это так. Зачем я это сделал, я не знаю.
А вечером я снова пел. И пел назавтра. И напослезавтра. Но я не только пел. Сьюгред была весьма строгой и требовательной хозяйкой, и потому у меня всегда было полно работы. Да и сама Сьюгред тоже не сидела сложа руки. А так как все наши рабы ушли, то нам с ней то и дело приходилось выполнять не только чистую, но и довольно-таки грязную работу. Зато…
Но, думаю, сейчас будет разумно пропустить все то, что произошло в Счастливом Фьорде в последующие две недели, и сразу перейти к тому, как к нам явился Аудолф Законоговоритель. Аудолф был человек очень почтенный, прекрасно знал законы и обычаи, никогда не поддавался сторонним влияниям, а говорил только то, что считал нужным сказать. Жил он в Тресковом Фьорде, у него была богатая усадьба, пять кораблей и самая лучшая в округе кузница. Шла молва, будто Гисни, кузнец Аудолфа, знается с подземным народом, но, правда, мало кто в это верил. А еще у Аудолфа был чалый жеребец по кличке Гром. Аудолф так сильно его любил, что даже родным сыновьям не позволял на нем ездить.
Однако в этот раз Аудолф явился к нам пешком — была распутица, и он очень боялся, как бы Гром где-нибудь не оступился и не поранил себе ногу. Аудолф пришел не один, а привел с собой четырнадцать человек, но не дружинников, как это можно было бы предположить, а свободных бондов-арендаторов. Ага, подумал я, как только рассмотрел их всех на вершине Кривой сопки, скверное это дело, если сам Аудолф решил потягаться за земли Счастливого Фьорда! И я уже хотел было вернуться в землянку и поскорее рассказать Сьюгред об увиденном… но передумал, усмехнулся и так и остался стоять и смотреть на Аудолфа и его людей, идущих вниз по склону.
А потом я увидел, как на другом, соседнем перевале показался Лайм Деревянная Борода в окружении своих дружинников. Лайм — человек молчаливый и недоверчивый. Когда-то он подавал большие надежды, однако после всем нам хорошо известных событий на Крысином Ручье многие знатные йонсы стали считать зазорным садиться с ним за один стол. Странно, подумал я, на что же это теперь может надеяться Лайм? Ведь Аудолф не из тех, кто умеет делиться!
Однако не успел я об этом подумать, как следом за Лаймом на вершине уже третьего, Большого перевала показался Гьюр Шестирукий. Ошибиться в этом было невозможно — у Гьюра золоченый шлем, и потому его всегда легко узнать издалека. Гьюр Шестирукий — плохой человек. Он заносчив, неподатлив и неуживчив, коварен и лжив. Единственное, что в нем есть хорошего, так это его воинское умение, но и от этого никому нет никакой пользы, даже самому Гьюру. И потому, хотя у всех спускавшихся к нам в долину были белые щиты, я прекрасно понимал, что без немирья здесь не обойдется. И, может, это даже к лучшему.