Чёрная сова
Шрифт:
— Это смотря от чего... Атлант поставить не смогу. Это может единственный человек на свете — третья жена Мешкова.
Не вставая, Терехов подгрёб её рукой, прижался к бедру и ощутил под одеждой твёрдое тренированное тело.
— У кого-то три жены, — завистливо проворчал он, — а у меня ни одной.
Вместо ответа она запустила пальцы в его волосы, потрепала бороду, но коротко и почти без чувств и страсти. Рука была ледяная, однако всё равно было приятно ощущать реальность и испытывать некое состояние предвкушения, вместо того чтобы взирать на плавающие миражи. И он держался за Палёну,
— У тебя тоже была прошлая жизнь, — заключила она.
— Была, — признался он, отстраняясь от Палёны.
— И имя было — Шаляпин?
— Погоняло...
Странное дело: отстранившись, он сразу же ощутил успокоение в организме, словно и не было тошноты.
— Прозвища тоже даются не случайно. В прошлой жизни ты был великим певцом.
— В прошлой я был офицером. Три месяца...
Она не вняла его закоренелой тоске.
— Спой мне что-нибудь. Луноход говорил, что у тебя оперный голос.
— Я в этой жизни не пою.
— Сделай исключение, для меня...
— Даже для тебя не могу.
У Терехова в сознании все-таки торчал гвоздь противления. Словно кто-то подсказывал: нельзя поддаваться искушению, покупаться на примитивную замануху, однако воля ослабла и трепетала, как оторванный пустой карман. Ещё бы немного, пожалуй бы, и запел, но в этот момент пришла, а точнее вернулась мысль, которая вертелась целый день, и опять касалась она вопроса небывалой щедрости Репьёва. Сначала кунг с солдатами, потом чуть ли не самое драгоценное — женщину в помощницы. Только чтобы скорее убрался с плато и не мешал! Возможно, это у однокашника последний и самый неубиваемый козырь: изголодавшийся мужик непременно увлечётся модельной девицей! По гусарским нравам, грех такую отпускать, тем паче, что созданы все условия для романтических приключений.
Но вот же какая зараза: стоит приблизиться — так и подступает тошнота!
Ужинали они и пили вечерний кофе возле костра, на улице, нерачительно растрачивая драгоценный запас дров: Терехову показалось, будто оба отдаляют минуту, когда придётся забираться в замкнутое пространство кун-га. Оба думают об одном и том же и сопротивляются искушению, которому бы в прошлой жизни легко поддались или вовсе посчитали за взаимное и естественное влечение друг к другу.
— Может, пожалеем топливо? — предложила она, не желая отрываться от живого огня.
Вероятно, вспомнила, зачем сюда явилась. А он только что бросил в костёр три крупных полена, выхватывать которые уже было поздно.
— Догорят — и пойдём, — обречённо ответил Терехов. — Не пропадать же добру.
Дрова полыхали, как в кузнечном горне с поддувом, хотя ветер ещё был вечерний, слабый, и догорели быстро, ничуть не оттянув время и крамольные мысли. Печку в кунге он разжигал лишь на ночь, опять же из экономии дров, и теперь как-то туго, с напряжением соображал, как лучше сделать. Если вообще не топить, сослаться на забывчивость, появится искус забраться в один спальный мешок, натопить — через четверть часа не только из спальника выскочишь, а придётся раздеваться до трусов. Репей всё продумал
Пока он боролся с собой, заметил ещё одно движение души помощницы: она перестала поднимать глаза от огня, стала покорной, как овца, которую привели на заклание. Должно быть, уговорила себя и теперь сидела, торопливо курила. Терехову вспомнилось, что французы дают приговорённому к казни рюмку водки и зажжённую сигарету, прежде чем сунуть головой под нож гильотины. Усмехнулся про себя и уже хотел озвучить пришедшую мысль, но Палёна прикурила от головни очередную сигарету, затянулась уже без удовольствия и вдруг вложила фильтр в губы Андрея.
— Жалко выбрасывать, — виновато объяснила она.
Он уловил вкус её губ и ощутил рвотный рефлекс. Но подавил его, набрав в грудь дыма и воздуха, вынес, вытерпел, переборол! И сразу стало легко, мгновенно отлетели жидкие кисельные мысли о сопротивлении. Швырнул окурок в огонь и сказал твёрдо:
— Пошли спать.
Взял руками за талию, развернул и подвиг встать на ступеньку лестницы в кунг. И даже сквозь толстую куртку ощутил трепет её тугого тела. Причём кожа под одеждой была какой-то очень гладкой, даже скользкой и холодноватой, как у рыбы. Но это всё было надёжнее, реальнее, спаси-тельнее, чем нетающий призрак рыжеволосой с лошадьми.
Она уже поставила ногу, но встрепенулась.
— Там холодно!
— Затоплю печь.
Помощница всё же высвободилась из его рук и отступила к костру.
— Нагреется — приду.
Хотела побыть одна, видимо, продолжая борьбу со старой жизнью. Терехов разжёг чугунную буржуйку и присел возле открытой дверцы. Мысли были такими же гудящими и пламенными: не Репьёв, а сама судьба делала ему подарок, и принять его было справедливо. И пусть будет то, что будет, главное сейчас — не думать ни о чём, тем паче о миражах, смакуя послевкусие её сигареты, как первый поцелуй.
Тесное помещение кунга нагревалось за десять минут, но она пришла раньше, и даже в тускловатом освещении ночника он узрел или, точнее, ощутил волну её решимости. Она поднималась и накатывалась из её уставшего взгляда и притомлённого голоса.
— Как здесь тепло!
— Сейчас будет жарко, — пообещал Терехов, помог снять куртку и подвернул плавающее кресло. — Ваш трон, сударыня.
А самого покривило от собственного кривляния.
Выданные ей солдатские сапоги и шерстяные носки она сняла сама, протянув к печке узкие ступни с мозолистыми твёрдыми пальчиками. Несмотря на размер, они были изящны и притягательны.
— Замёрзли? — он взял их в ладони.
— Чуть-чуть, — одними губами прошептала она и прикрыла глаза от удовольствия. — Какие у тебя руки горячие.
Теперь вместо рвоты жаркий ком подкатил к горлу и там застрял, враз усилив биение сердца. Палёна согрелась и сняла толстый свитер, оставшись в майке и обдав манящим запахом тела. Толстый двухслойный лыжный комбез ей тоже мешал, однако избавиться от него она сразу не решилась и ещё минуту сопротивлялась неким своим тайным мыслям. Даже лоб вспотел и чёрная прядка волос прилипла к виску.