Чёрная сова
Шрифт:
— Мы же взрослые люди? — спросила сама себя.
И долго, испытующе смотрела ему в лицо, словно ждала каких-то слов или действий. Может, признаний в любви, пусть лживых, сиюминутных, но признаний. Не дождалась, решительно встала, освободилась от лямок и выпуталась из штанин. И он тотчас понял, отчего Палёна казалась скользкой на ощупь: балетное шелковистое трико в обтяг обрисовало её светившуюся в полумраке фигуру. Ткань не просвечивалась, однако телесный цвет добавлял ощущения обнажённости, и даже в полумраке было видно, что это ещё не кожа, а некая обманчивая вторая шкура, натянутая, чтобы подчеркнуть
— Ты занималась балетом? — спросил он.
— Да, в прошлой жизни! Это ещё заметно?
— Остались следы. У тебя походка танцовщицы.
— Балерины из меня не получилось, — вдруг призналась она, — как из тебя Шаляпина. Хотя я занималась с детства. Но это помогает по жизни.
Она насладилась свободой тела, теплом, неким трепетным блаженством, после чего как-то пронзительно взглянула на него и сказала совершенно трезвым, даже немного чужим голосом:
— Только давай не так сразу. Не люблю грубости.
— Я тоже, — согласился он. — Надо откинуть кровать, чтобы согрелась.
— Откидывай...
Он оттянул защёлки, плавно разложил царское ложе во всю ширь кунга и расстелил спальник. Палёна развернулась в кресле и посмотрела восхищённо.
— Даже зеркало во всю стену! Ну, Репьёв! В этом вагончике они жили, когда Ланду привёз... Любит вспоминать.
Хотела ещё что-то добавить, однако увидев, что зеркало затуманилось и стало непроглядным, замолчала. Терехов уловил всплеск некоего мстительного, ревностного мотива и только сейчас подумал, что Жора прислал в помощницы свою бывшую любовницу. Пусть даже не любовницу, но у них были какие-то отношения, даже взаимные обязательства. Ещё заметил, как на зеркале вызрели мелкие капли, а затем обильно хлынули слёзы. И это всё как-то невзначай отрезвило, снизило градус ожидания близости.
Палёна ничего этого не заметила, сидела спиной.
— Вокруг безмолвие и каменная пустыня, — мечтательно, словно читая строчки стихов, заговорила она. — Уютный тёплый вагончик и почти незнакомый, но сильный мужчина. Брутальный, влекущий, загадочный, с каменными ягодицами. Это признак мужской силы, а впереди целая ночь... Наверное, то же самое предвкушала Ланда. Тысячи женщин хотели бы испытать эти чувства.
Он ничего не ответил, но её собственные слова добавили решительности. Не дожидаясь, когда согреется постель, Палёна посмотрелась в плачущее зеркало, но не узрела в этом никакого знака и, словно парашютистка в открытую самолётную дверь, раскинув руки, прыгнула всем телом на ложе.
Сделала она это так мягко, легко, будто потеряла земное притяжение — кровать даже не содрогнулась. И ничто не могло хоть как-то поколебать пространство кунга, однако в миг её приземления раздался сильный электрический треск, как при коротком замыкании проводки.
Зеркальное мутное полотно на стене сначала покрылось радиальными трещинами, словно от мощного тупого удара в середину, затем, по спирали, выстрелило сотнями кривых осколочных ножей, густо осыпая пространство вокруг.
12
Палёна запоздало и пронзительно завизжала, отпрянула к противоположной стене и затем вскочила. В один миг она словно сама разбилась, рассыпалась, превратившись из самоуверенной, искусно владеющей телом балерины в перепуганную насмерть, угловатую девочку-подростка.
Терехов запоздало сдёрнул её с кровати, не понимая, что происходит, а зеркало продолжало рассыпаться, теперь выстреливая мелкими сверкающими стрелами. Ему досталось несильно, всего несколько мелких царапин, да и то все на руках, но Палёна угодила в эпицентр этого взрыва и оказалась усыпанной осколками, особенно левый бок — от шеи до бедра. Несколько царапин были даже щеках, а один осколок попал чуть выше брови, чудом не угодив в глаз.
Некоторые крупные осколки отлетели, почти не причинив вреда, но иные, льдисто-тонкие, прорезали тонкую ткань трико и впились в кожу.
Пережив первый испуг, помощница однако же быстро пришла в себя и теперь испытывала страх от вида собственной крови, выступающей на местах порезов. Терехов
растряс аптечку, нашёл бинт, йод и стал выдёргивать видимые осколки, прижигая ранки прямо поверх трико. Тусклый свет не позволял увидеть все, тем паче самые мелкие прокололи ткань и находились где-то на теле.
— Погоди, включу электростанцию! — он бросился было к двери, но был остановлен вскриком.
— Нет! Не оставляй меня. Я боюсь!
— Ну чего ты боишься? Я скоро...
Она вцепилась обеими руками.
— Не пущу! Вытаскивай так.
Андрей уже испятнал йодом весь левый бок, а она находила всё новые и новые места, где жгло или кололо. И только вроде бы справился и усадил Палёну в кресло, как она нащупала крупный осколок между грудей, вынуть который через трико было невозможно. Ко всему прочему, едва его подцепили, как из-под него обильно потекла кровь.
— Снимай! — приказал Терехов. — Или порву.
В глазах промелькнуло недоумение, но она всё же приспустила с плеч облегающую ткань, и та стала расползаться в местах порезов крупными дырами.
— А, теперь всё равно, — вдруг решилась она и стянула с себя трико, оказавшись лишь в трусиках, если можно было так назвать крохотный треугольник ажурной ткани.
Он хладнокровно выцарапал плоский, прилипший к коже осколок и придавил ранку тампоном, после чего огладил её руками, ощупью проверяя, нет ли впившегося стекла, и вдруг понял, что напрочь утратил всякое влечение к ней, ещё пять минут назад зажигающее кровь. Наоборот, где-то под ложечкой возник и назревал тошнотный приступ отвращения.
— Для тебя нарядилась, — вдруг призналась Палёна, угадав его чувства. — Чтобы совратить... Представляю, что сейчас обо мне думаешь! На кого я похожа в твоих глазах? Признайся честно.
— Похожа на палёную водку, — проворчал он, расписывая её йодом. — И имя у тебя подходящее...
Она мысленно что-то сопоставила и обиделась:
— А ты — на алкоголика!
— Я — на алкоголика, — согласился Терехов. — Знаю, что отрава, ослепнуть можно... И пью! Вернее, хотел выпить.
— Но бутылка разбилась! — мстительно засмеялась Палёна. — Ах, какая досада! Репьёв просчитался!