Чёрная сова
Шрифт:
— Вот, опять знак! Это её творчество! Она рисует монстров и сама монстр!
Терехов отнял у неё наброски, собрал остальные и только тогда вымел за порог битое стекло и замыл кровь.
— Ложись... Только не прыгай больше!
Прихрамывая, она тихонько перешла на ложе, но не легла, а села в уголок.
— И это вытряхни, пожалуйста, — попросила жалобно, подавая спальник.
Терехов выбил его в дверном проёме и ощупал руками — вроде, чисто...
— Это ведьма разбила зеркало! — уверенно заявила Палёна. — И тебя чуть не увела. Она всё подстроила!
— А если Репьёв? — предположил он. —
— Из какой ревности? Если сам послал, чтоб я тебя... В общем, заманила в постель. Очаровала и заманила... Он отдал меня тебе. Подарил! Как бутылку палёной водки!
И рассмеялась над собственной шуткой.
— Ты не первая, — спокойно заключил Андрей. — Репьёв — парень щедрый... Но ты-то как согласилась? Или служишь у него срочную?
— Не служу, — глухо произнесла Палёна. — Люблю его...
Терехов вскинул голову. Она сидела, сжавшись в комок, хотя в кунге уже стало тепло, и с йодистыми пятнами на лице напоминала размалёванного циркового клоуна.
— Что так смотришь? — спросила с вызовом. — Странно, да? Это даже не любовь — болезнь какая-то, рабство. Но я счастлива, что она существует и держит меня на этом свете. Алтай и эта любовь меня спасли.
Палёна подползла к краю кровати, достала сигареты, закурила и легла на живот, лицом к Андрею. Сквозь маску клоуна пробивалась тоска и радость одновременно. И вообще все чувства у неё были сложными, многогранными или смешанными.
— Неплохой подарок тебе достался, правда? — нарочито засмеялась она. — Я же заметила алкоголика! Потому что знаю свои способности. И если бы не зеркало... Точнее, не Ланда... Вот же ведьма, как хитро вмешалась. Не позволила мне даже посмотреться в своё зеркало! Думаешь — я сумасшедшая?
— Зачем это надо Репьёву? — спросил он, испытывая отвращение к табачному дыму.
— Не догадываешься?
— Чтоб скорее убрался отсюда?
Рана на ступне её беспокоила, полотенце напиталось кровью.
— Перевяжи ногу...
Он размотал повязку и стал обрабатывать йодом глубокий порез. Стекло угодило в подушечку под большой палец, и если она завтра сможет ходить, то разве что на пятке. Или на пальчиках, как в балете.
— Ты влез, впутался в его жизнь, — наблюдая за руками, как-то отрывисто заговорила Палёна. — Я сразу это поняла. Но ты не виноват. Этого захотела Ланда. Иначе бы Георгий тебя уничтожил. А он пожертвовал мной, чтоб тебя спасти. Зацени! Нет, мы с ним даже не любовники. Никогда не прикасались друг к другу. Ему никто не нужен, кроме Ланды. Мы только друзья. Но он позволяет мне его любить. Позволяет держаться за его стремя. Поэтому я готова на всё. Репьёв сумасшедший, но всегда справедливый.
Слушая её, Терехов вдруг понял, отчего она говорит рублеными фразами — боится заплакать! Старается вложить слова между тайными всхлипами, а их, слов, входит туда совсем немного, и всхлипывает уже про себя, в паузах. Это был её давно приобретённый опыт, перешедший из прошлой жизни в текущую. Теперь ей, наверное, хотелось быть сильной, яркой и звучной, чтоб никто даже не догадывался, не подозревал, что она однажды уже была на этом свете.
Услышав всё это, Андрей ужаснулся, осознав, как близко стоял от пропасти, от точки невозврата: не разбейся зеркало — он сделал бы её ещё более несчастной, поскольку в
А Палёна подождала какой-то реакции на свой монолог или хотя бы немого выражения чувств, но ничего не увидела. Терехов тупо бинтовал ей ступню, как бинтуют мумию, и кровь всё равно проступала.
Она подавила скрытые слёзы или умело перевела их в смех.
— Знаешь, а я рада, что всё так случилось! Как здорово отомстила Репьёву!
Андрей завязал бинт, дотянулся и приоткрыл люк в потолке.
— Подними ногу вверх.
— Зачем? — чего-то испугалась она.
— Чтоб кровь остановилась.
Палёна перевернулась на спину и выставила ступню наружу, просунув в люк.
— Сразу жечь перестало! Знаешь, я благодарна Георгию. Мы с ним познакомились здесь, на Укоке. Я ведь сбежала на Алтай! Сейчас многие бегут сюда, ищут спасения от прошлого... В Питере я попала в Школу принцесс. Это мы так заведение Дормана называли. Ты что-нибудь слышал о нём? В общем, там готовили невест и любовниц для олигархов, которые об этом даже не подозревали. Дорман лично подбирал красивых образованных девиц и «воспитывал», применяя особые практики. Тогда меня звали Маргаритой... Тебе это интересно?
— Нет, — отозвался он, неготовый выслушивать исповеди, ибо физически ощущал болезненный разрыв разума и чувств.
— Короче, в прошлом году Дормана арестовали и посадили, — продолжала она, разглядывая потолок. — Школу признали организованной преступной группой мошенников. Олигархи даже не подозревали, куда уходят их капиталы. И ещё тоталитарной сектой. А мы разбежались. На Алтае я попала к учителю Мешкову. Сначала он провёл обряд имянаречения, назвал Малутой. Чтобы избавиться от прошлой жизни. Ты слышал: в Горном есть такой славянский шаман?
— Не слышал, — отозвался Терехов, хотя фамилия показалась знакомой, была на слуху.
— Его тут все знают: проводит семинары, лечебные практики, книжки пишет... На самом деле — фольклор, танцы, игры. Мешанина из хороводов с тантрой и пением мантр. А в итоге то же самое, что у Дормана, только с этническим уклоном и маниакальным стремлением к многоженству. Дорману мы просто принадлежали, как вещи, как рабыни, пока он не находил клиента. Мешков благороднее, он в жёны берёт. У него их сейчас три, и все шаманки. Старшая — хозяйка гарема, она и жён подбирает шаману. Средняя — самая сильная — Лагута. Настоящая шаманка и ведьма, а на вид — просто ангел! Недавно третья появилась, костоправша. Остальных держит в любовницах. А когда-то третьей хотел меня взять!
— Что же не пошла? — равнодушно спросил Терехов. — Третья — не десятая...
И нарвался на жёсткий и колючий ответ:
— И десятой бы пошла в его гарем! Чтоб не быть одинокой! Ты знаешь, что такое одиночество в тридцать лет?
— В тридцать — не знаю, — отозвался Андрей. — В сорок — суровое.
Палёна его услышала, усмирила бунтующий голос.
— Мешков умеет делать жизнь окружающих женщин наполненной. Мотивациями и смыслом. Да, всё примитивно, на низменных чувствах, на сексе, на вожделении... Но в этом что-то есть! Особенно в тридцать, когда бунтует разбуженная женская природа.