Черная стая
Шрифт:
Die Trommel schlДgt und schmettert,
rataplan don diri don.
Der Hauptmann murrt und wettert,
rataplan don diri don.
Fahnen knattern hell,
wehen in dem Wind,
frisch voran Gesell,
kommt mit uns geschwind,
es gilt die neue Welt.*
Подоспевшие французские жандармы бросились за нарушителями спокойствия, но были обстреляны из-за угла снежками. Стайка мальчишек, заливаясь довольным смехом, кинулась наутек. Начальник патруля мрачно выругался и сплюнул, но за ребятишками в погоню не отправился, и французы, чеканя шаг, двинулись по улице в направлении, противоположном
Волна всеобщего воодушевления подхватила Войцеха, унесла за собой, словно летел он в бой на лихом коне, с золотой саблей в привычной руке, а впереди был враг, и веселая ярость раздувала ноздри, и жизнь, висевшая на волоске, только в эти минуты становилась простой и понятной. И где-то в глубине шевелился червячок сомнения: "Полно, да то ли я делаю, тут ли мое место?" "Потом", -- нетерпеливо отмахнулся Войцех, и перед мысленным взором, почему-то, показалась Жюстина, с тихой задумчивой улыбкой глядящая на круглящийся живот. Его гарантия, его оправдание. Даже если он ошибается, даже если никогда не вернется, там, дома, все будет хорошо. Войцех тряхнул головой так, что суконная фуражка с лакированным козырьком чуть не слетела, и счастливо рассмеялся, привлекая недоуменные взгляды прохожих.
В кабачке за соседним столиком какой-то усатый старик с военной выправкой громко возмущался нововведениями в армии. Его собеседник, молодой напыщенный франт с тонкими усиками, согласно кивал головой. Войцех заинтересованно прислушался.
– - Вот увидите, герр Траубе, -- размахивая полупустой кружкой в такт своим словам, вещал старик, -- все эти студентишки и мастеровые разбегутся при первом же выстреле. Виданное ли дело, брать в офицеры лавочников, хоть бы они по три университета закончили, в придачу к военным академиям. Только дворянин может вбить в солдатскую спину стойкость. И только палкой. Так учил своих вояк старый Фриц, а он знал толк в дисциплине.
– - Верно, верно, -- поддакнул молодой, -- а еще они хотят, чтобы мы тащили на себе рюкзаки, словно какая-нибудь деревенщина. И заметьте, пешком. Прусский дворянин пешком не ходит!
– - Вы только послушайте, о чем они толкуют, -- сердито добавил старик, -- о человеческом достоинстве, о равенстве, о свободе! Уж не те ли французы принесли на прусскую почву эти вольтерьянские... нет, хуже, якобинские идеи? Стоит ли тогда с ними вообще драться?
– - Не сомневайтесь, герр Миллер, -- ухмыльнулся Траубе, -- еще как стоит. Пусть потешатся, пока нужны. А потом все вернется на свои места, ибо порядок и здравомыслие в Пруссии всегда восторжествуют.
Сквозь алую пелену, уже расползающуюся туманными клочьями, Шемет видел, как с усов враз потерявшего горделивый вид господина Миллера стекает пивная пена. Господину Траубе, по молодости лет, пришлось хуже -- в руке Войцеха все еще оставалась ручка от глиняной кружки, разлетевшейся при ударе о дубовую прусскую голову.
– - Вы оскорбили мою честь!
– - заявил Траубе, ощупывая наливающуюся на темени шишку.
– - Я требую...
– - У вас нет чести!
– - громким голосом перебил его Шемет, краем глаза заметив, что остальные посетители кабачка поднялись с мест, собираясь то ли разнимать назревающую драку, то ли принять в ней горячее участие.
– - Вы только что прилюдно оскорбили Его Величество Фридриха-Вильгельма, с неуважением отозвавшись о его эдиктах.
Одобрительный гул голосов подтвердил, что почти успокоившийся Войцех на верном пути.
– - Вы оскорбили мою честь, -- уже не так уверенно повторил Траубе, оглядываясь на своего спутника, -- я требую сатисфакции.
– - Вы только что сами заявили, -- с насмешкой ответил Шемет, -- что считаете сословное деление незыблемой основой государства. Что-то я, граф Войцех Шемет, не услышал приставки "фон" перед вашим именем, герр Траубе. Так что единственная сатисфакция, которую вы можете получить, это свободный выход из этого почтенного заведения, прежде, чем добрые подданные Его Величества намнут вам бока.
Оценивший обстановку лучше своего молодого приятеля герр Миллер потянул его за рукав к выходу, и они скрылись в дверях под дружное улюлюканье посетителей.
– - Простите за причиненный ущерб и беспокойство, -- Войцех с покаянным видом положил на стойку серебряный талер.
– - Что вы, господин граф, -- улыбнулся хозяин, возвращая монету, -- вы делаете честь моему заведению своим присутствием. И вы остались без пива, так что вторая кружка -- за мой счет.
Войцех, тронутый таким проявлением немецкого единства, возражать не стал.
Потягивая пиво, он размышлял о случившемся. Если бы реформы в армии оставались пустыми словами, этим болванам сейчас нечем было бы возмущаться. И, значит, по крайней мере на данный момент, он, Войцех Шемет, выбрал правильную сторону.
По дороге к дворцу Бельвью, где его ожидали новые товарищи, Войцех размышлял о будущих сражениях. Вспомнился Онищенко, обливающийся потом в ожидании порки, и вытянувшиеся в струнку гусары, готовые исполнить даже самый дурацкий приказ командования. Идея новой армии, в которой каждый солдат знает, за что сражается, была ему по душе. В том, что боевой опыт и выучка дадут ему возможность получить офицерский чин, он не сомневался. Но теперь ему, еще в ранней юности принявшему в обращении с подчиненными отеческий и снисходительный тон, придется считаться с тем, что многие из них окажутся не только старше, но умнее и образованнее его. Нужно было уже сейчас искать верную середину между авторитетом командира и уважением к заслугам и опыту тех, кто окажется под его началом.
На этот раз Войцех появился одним из первых и воспользовался моментом, чтобы поближе познакомиться с вороным, выделенным ему для занятий. Конь, прекрасно обученный, понимал всадника с легкого движения коленом, но при этом каким-то неуловимым образом давал понять, что между ними лишь деловое сотрудничество, а не крепкая боевая дружба.
Учения прошли даже лучше, чем в первый раз. Войцех чувствовал себя намного увереннее, отдавая приказы, дух взаимопонимания и товарищества объединял всадников вернее страха перед взысканием или желания выслужиться. Конечно, не все маневры можно было разучить с таким малым количеством людей, но Шемет был уверен, что и та наука, которую они успеют усвоить, пойдет впрок.
К концу занятий он уже без запинки мог назвать каждого из них по имени и почти обо всех составил свое мнение. Юный Карл Лампрехт смотрел с вызовом, словно готов был в любую минуту отбрить каждого, кто засомневается в его мужестве и пригодности к военному делу, но смущенно опускал глаза в ответ на дружескую улыбку. Ганс Мильх, тридцатилетний адвокат с обширной практикой, вел себя, как мальчишка, сбежавший с уроков. Мрачноватый Дитрих фон Таузиг, с копной темных волос, собранных в косу по дедовской моде, в самый неподходящий момент вдруг обезоруживал собеседника лукавой улыбкой с детскими ямочками на щеках и задорным блеском голубых глаз.