Чёрная Вдова, или Королева Смерти
Шрифт:
Она вспоминала, как он исступленно обладал ею.
Нагайна вспоминала, как они отметили прошлую годовщину, находясь в Провансе…
Великолепные лавандовые поля и ее монолог о том, что они всегда были вместе.
На протяжении всех этих тысяч лет.
Как так, что все эти года Он так легко и безболезненно перечеркнул?
А безболезненно ли?
Нагайна не знала ответа.
Она знала, что больно ей, но вот жалеет ли он о своем жестоком решении?
Она, конечно же, могла проникнуть в его
Нагайна не знала, что делать и чего ожидать.
Просидев на крыше еще немного, Нагайна пошла в свою спальню.
Она ненавидела свое одиночество, ненавидела особенно в этот день.
Он должен был быть рядом с ней.
Аро должен был быть рядом с ней.
И ее убивало то, что так не могло быть.
Нагайна вошла в свою просторную спальню, окно которой было открыто, и тюль раздувался как парусина от порывов теплого иорданского ветра.
Прямо как в их с Аро спальне в Провансе.
— Боже…- прошептала Нагайна, понимая, что в каждой мелочи, в каждом незначительном предмете или звуке, она видела Его.
Она села на кровать и, сама того не понимая до конца, достала мольберт, холст и акварель.
Ей отчаянно хотелось выплеснуть свои эмоции хоть в чем-то…
Боже…
Чтобы он был рядом.
Чтобы он был просто рядом…
Нагайна взяла карандаш и стала, почти не смотря на холст, рисовать до боли знакомую фигуру…
Его фигуру…
Через несколько минут набросок был сделан, и Нагайна, мягко взяв кисть, стала наносить оттенки, легко выписывая любимый образ супруга.
Постепенно, размеренно его лицо и фигура становились все четче, и ей казалось, что на нее правда смотрел он… Живой…настоящий…
Её…
Нагайна улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы и отложила кисть, которой работала.
Аро стоял в полный рост и так мудро, спокойно, пронзительно смотрел на нее.
И улыбался…
Улыбался так, как улыбался только ей.
Своей Нагайне.
Она горько рассмеялась сквозь слезы, смотря в бездонные рубиново-винные глаза супруга.
Он будет рядом.
Да, он будет рядом, несмотря ни на что.
Он будет рядом.
Из ее глаз, не переставая, текли слезы.
Он будет, он должен быть рядом, особенно в такой день.
Он будет рядом, даже если его нет на самом деле.
Он будет рядом, даже если она всего лишь видит его на картине, которую написала…
***
Аро сидел в своем кабинете.
И бездействовал.
Это бездействие дико раздражало его, выводило из себя, от него хотелось избавиться, содрав с себя кожу, и сжечь.
Только такое невозможно.
Эрик. Такой маленький и взрослый одновременно… Его сын, его единственный сын, у которого его глаза.
—
— Точно…
Аро обреченно вздохнул от нахлынувших воспоминаний.
Эрик…
Его маленькое солнце, существо, в котором находилась его частичка, его кровь…
Как он мог так поступить, потеряв и его?
Эрик…
Его сын, которого он должен был учить писать.
Которому он должен был рассказывать об истории клана.
Которому он должен был рассказывать об истории мироздания.
Которому он должен был постараться передать все то, что знал сам.
— Что ж. Аро будет передавать ему историю нашего клана, и все то величие, что имеет сам, — улыбнулась Нагайна.
Слова супруги, произнесенные тогда столь беспечно, естественно и правильно, теперь казались для него приговором.
Он нарушил законы, что создал сам.
Зачем он так поступил?
Аро посмотрел на календарь, и тут же отвел глаза.
Первое мая.
Вторая годовщина.
Годовщина их свадьбы.
Отчаяние накатило на него с новой силой, и Аро резко встал из-за стола, не объяснив себе этого порыва. Замерев на несколько мгновений, он резко вышел из кабинета с острым желанием уехать в Прованс хотя бы на некоторое время.
Чтобы просто оказаться в месте, где они с Нагайной были так счастливы.
Взяв ключи от автомобиля и не предупредив никого, Аро вышел из замка на площадь, которую нещадно опаляли лучи солнца, и свернул в тенистый переулок. Дойдя до автомобиля, он сел в него, завёл мотор и, резко вывернув с места стоянки, поехал на выезд из города по направлению к шоссе, что вело на Пизу.
Он гнал. Гнал, вжимая педаль газа в пол. И сам не понимал, почему он это делает.
Почему?
Почему он едет в Прованс?
В этот особняк, который сейчас все равно пустовал?
Потому что он не мог по-другому.
Не мог.
Почему?
Почему он ехал настолько быстро, что спидометр показывал отметку в сто сорок километров в час?
Он знал, что может ехать на «первой космической», но убежать, улететь, скрыться от своей боли и страдания все равно не сможет.
Он бежал от самого себя.
Несся по этому асфальтированному шоссе, что вело на Пизу.
Рев двигателя разрезал девственную тишину длинно-короткой дороги; рядом не было ни души.