Чернее черного. Весы Фемиды
Шрифт:
– Но, дорогой мой, ты так и не понял. Никто меня не убьет. Я это точно знаю. Чую нутром. Мне просто-напросто не писано на роду пасть от руки убийцы, только и всего.
Аллейн открыл было рот, но смолчал и снова закрыл.
– Только и всего, – повторил Громобой и развел руки в стороны. – Ты понял! – торжествующе воскликнул он.
– Ты хочешь сказать, – произнес Аллейн, тщательно подбирая слова, – что пуля в Мартинике, копье в глухой нгомбванской деревушке и пара-другая выстрелов в упор, которыми тебя время от времени награждали, – всем им было предначертано остаться безрезультатными?
– Дело не только в том, что в
Аллейн не стал спрашивать, не является ли это также одной из причин, по которым никто пока не набрался безрассудной смелости выставить против него свою кандидатуру.
Громобой протянул здоровенную красивую руку и положил ее на колено Аллейна.
– Ты был и остался лучшим моим другом, – сказал он. – Мы были близки в «Давидсоне». Мы оставались близкими людьми, пока я изучал право и каждый день обедал в «Темпле». Мы и теперь близки. Но то, о чем мы сейчас говорим, связано с цветом моей кожи, с моей расой. Моей чернотой. Прошу тебя, дорогой мой Рори, не старайся понять, постарайся просто принять.
Единственным, что смог Аллейн ответить на такую просьбу, было:
– Все не так просто.
– Нет? Почему же?
– Если бы я говорил только о моей собственной тревоге за твою жизнь, я ответил бы, что не могу ни понять этого, ни принять, а ты как раз этого слышать от меня и не хочешь. Поэтому я вынужден вновь обратиться в получившего трудное задание упрямого полицейского и вернуться к прежним моим доводам. Я не состою в Специальной службе, но мои коллеги из этого отдела попросили меня сделать все от меня зависящее, что выглядит делом дьявольски сложным. Я обязан объяснить тебе, что их работа, чрезвычайно тонкая и немыслимо трудная, станет вдвое труднее, если ты не пожелаешь им помочь. Если тебе, например, внезапно захочется изменить маршрут, по которому ты должен следовать на какой-нибудь прием, или выйти из посольства, никому ничего не сказав, и отправиться подышать в одиночестве воздухом в Кенсингтонском парке. Грубо говоря, если тебя убьют, кое-кому в Специальной службе оторвут голову, а отдел в целом утратит всякое доверие, питаемое к нему на высшем и низшем уровнях, не говоря уж о том, что вековая репутация Англии как страны, в которой можно не бояться покушения на убийство по политическим мотивам, пойдет прахом. Как видишь, я обращаюсь к тебе не только от имени полиции.
– Полиция как институт, призванный служить народу… – начал Громобой, но осекся и, как показалось Аллейну, покраснел.
– Ты хотел сказать, что нам следует знать наше место? – мирно осведомился Аллейн.
Громобой поднялся и принялся мерить шагами комнату. Аллейн тоже встал.
– У тебя талант ставить человека в неудобное положение, – вдруг пожаловался Громобой. – Я это еще по «Давидсону» помню.
– Похоже, я был препротивным мальчишкой, – откликнулся Аллейн. Он чувствовал, что уже сыт «Давидсоном» по горло, да и что еще оставалось сказать? – Я отнял у вашего превосходительства слишком много времени, – произнес он. – Прошу меня простить.
И замолк, ожидая разрешения удалиться. Громобой скорбно уставился на него.
– Но ты же согласился позавтракать с нами, – напомнил он. – Мы договорились. Все уже подготовлено.
– Вы очень добры, ваше превосходительство, но сейчас
К полному своему смятению, он увидел, как налитые кровью глаза Громобоя заполняются слезами. С величавым достоинством гигант произнес:
– Ты меня расстроил.
– Мне очень жаль.
– Я так обрадовался твоему приезду. А теперь все испорчено и ты называешь меня «превосходительством».
Аллейн ощутил, как у него дрогнули уголки губ, и в то же время его охватило странное сострадание. Совершенно неуместное чувство, решил он. Аллейн напомнил себе, что президент Нгомбваны отнюдь не принадлежит к восторженным простачкам. Это хитрый, целеустремленный и порою жестокий диктатор, наделенный, что также следует признать, способностью быть верным другом. К тому же он – человек чрезвычайно наблюдательный. «И забавный, – думал Аллейн, стараясь ничем своих мыслей не выдать. – При всем при том он безумно забавен».
– Ага! – внезапно взревел президент. – Ты смеешься! Мой милый Рори, ты смеешься! – И сам взорвался гомерическим хохотом. – Нет, это уж слишком! Согласись! Это же курам на смех! О чем мы спорим? Да ни о чем! Ладно, я буду послушным мальчиком. Буду вести себя хорошо. Скажи своим надутым друзьям из Специальной службы, что я не стану убегать, когда они начнут прятаться среди настурций на клумбе и переодеваться пожарными и дамами с собачками. Ну вот! Ты доволен? Да?
– Я счастлив, – кивнул Аллейн. – Если, конечно, ты говоришь серьезно.
– Серьезно-серьезно. Вот увидишь. Я буду сама благопристойность. В тех пределах, – присовокупил он, – на которые распространяется их незамысловатая ответственность. То есть в пределах Объединенного королевства. Годится? Да?
– Да.
– И никаких больше «превосходительств». Нет? Нет. – И не моргнув глазом – Громобой добавил: – Когда мы с тобой tete-a-tete [4] . Вот как сейчас.
– Как сейчас, – согласился Аллейн и был немедля пожалован радостным рукопожатием.
4
Вдвоем, с глазу на глаз (фр.).
Оказалось, что перед тем как присоединиться к президенту за завтраком, ему предстоит совершить часовую поездку по городу. Вновь появился элегантный адъютант. Снова шагая с ним по коридору, Аллейн поглядывал сквозь доходящие до полу окна на ядовито-зеленый парк. Водяная вуаль череды фонтанов чуть приглушала пронзительные краски его цветов. За радугами взлетающей и опадающей воды различались расставленные через равные промежутки неподвижные фигуры в военной форме.
Аллейн приостановился.
– Какой прекрасный парк, – сказал он.
– О да! – улыбаясь, откликнулся адъютант. Отражения цветовых и световых пятен сада играли на его нижней челюсти и щеках, словно вырезанных из шлифованного угля. – Вам нравится? Президенту очень нравится.
Он переступил, словно собираясь двинуться дальше.
– Может быть, мы?.. – предложил он.
Вдали, за фонтанами, по саду маршировала шеренга солдат в красивых мундирах и при оружии – налево, направо, налево, направо. Размытые радужными каскадами воды, они различались с трудом, однако видно было, что маневрируют те не просто так, но сменяя прежних часовых.