Чернее
Шрифт:
Но решение было уже принято.
– - Не надо. Ничего не будет.
– - Я выскользнула из его рук.
– - Это неправильно, непорядочно. Ваша жена дома возится с ребенком, а вы...
– - Моя жена.
– - Он помрачнел как-то резко, сразу.
– - Моя жена, Люда, тоже, знаете ли... Не святая. Она ведь так хотела ребенка, что ей было все равно, от кого. Это воспитывать должен был я, а родить можно было и от кого-нибудь другого...
Снова зазвонил телефон, он нажал на отбой, даже не глядя.
– - Я пойду домой, -- сказала я.
– - У меня скоро электричка. Пришлите мне макет на почту. Дома высплюсь
– - Я чем-то вас обидел?
– - Нет. Все хорошо.
Я вышла из офиса и побрела по какому-то бескрайнему полю, по выжженной траве, под палящим солнцем, под белым небом, и только комариное гудение чиркало иногда по слуху -- это проносились мимо машины... да, машины... я перешла дорогу и побрела к метро.
И вокруг, кажется, были люди, но для меня никого не было, потому что всюду была только она одна -- эта мысль: "Он меня не любит. Не любит, не любил, не полюбит. Он любит ее -- ту женщину. Любит ее. Потому что простил. И она ему все простит. Потому что любовь -- это вот такая вещь. Такая вот хрень по Лакану. Непонятная для меня".
В тот день я пришла домой как-то рано, все семейство было в сборе, я хотела попить чаю, но в кухне, как-то прямо посреди прохода, стояла Катька.
Ни пройти, ни проехать.
Ирина Яковлевна сидела на табуретке в углу, курила. Это было странным, она вроде как бросила, а тут...
– - Я сон видела, -- сказала она.
– - Как будто Коля умер. И я его хороню. Сама могилу рою. Тяжело мне, земля тяжелая. Спину ломит. А потом еще утрамбовываю землю-то, ползаю по холмику. И плачу, плачу. А слезы вытереть не могу -- понимаю, что руки-то в земле...
– - Мам, ну не надо, не надо, а! Только сопли тут не разводи!
– - резко сказала Катька.
– - Что сделано, то сделано. Не хотел он ребенка. То есть перехотел, когда я сказала, что хочу, чтоб он, как девочка родится, ее в свою квартиру прописал, потому что в этой нас и так толпа прописана...
– - А что случилось-то?
– - Это уже я.
– - А тебе какое дело?!
– - рявкает Катька.
– - Никакого, -- пожимаю плечами.
– - А-а-а-а!
– - По коридору, вопя, как сумасшедший, проносится Коля, смешно размахивая длинными тощими руками.
– - Мама, мама, он боится куклы!
– - Мелкий Кирилл мчится за ним, размахивая большой фарфоровой куклой, ее спирально завитые кудряшки смешно подпрыгивают.
– - Она страшная... реально страшная!
– - кричит Коля.
– - Я зашел в комнату, свет не успел включить, а там -- она. Белая, как привидение...
– - А чего ты ее не выкинула?
– - спросила Ирина Яковлевна с укором.
– - Жалко. Дорогая.
Ирина Яковлевна вздохнула.
– - Может, и правильно. Еще родишь. У меня вот четыре аборта было. И ничего. Но, может, те дети были бы получше вас. Это вас можно было и...
– - Мама, ну хватит, а! -- Катька снова отвернулась.
– - Можно я... пройду... за кружкой, -- начала я.
– - Главное, мне, мам, обидно... Я, считай, из-за него, урода, дочку схоронила, а он... да мне и доктор сказал: не напрягаться. Я пришла, легла, реву, а он: "Иди ужин готовь! Чего разнюнилась! Горе у нее великое! А то я не знаю, что у тебя до меня хватало и мужиков, и абортов!" Это он мне говорит! А у меня до него... Ну тот... Ну, Егорша... А ты чего тут стоишь?
– - Так... за кружкой...
Катька отошла в сторону.
– - Бери давай.
– - И потом почему-то бросила: -- Не будет Камиллы.
– - Да я поняла, мне не десять лет.
– - Да это и Кирилл понял, а ему семь.
– - Катька все-таки не могла меня не уесть.
Из комнаты раздался звук запускающегося компьютера.
– - Коля, дашь поиграть?
– - заорал Кирилл. Куклу со светлыми волосами он тут же швырнул на пол в коридоре.
Ирина Яковлевна подняла ее.
– - А лучше все-таки выкини. Нехорошо держать в доме вещи покойника.
– - Ма-ама! Ну что ты опять!
Когда я уже подходила к своей двери, неожиданно услышала:
– - У него день рождения через неделю. Что дарить-то? Деньги все на аборт ушли.
"О, Кириллу уже восемь!" -- подумала я. Но ошибалась. Это был день рождения Катькиного мужа. Они отпраздновали его у нас. Испекли торт, зажгли свечи, пели песенки, смеялись. Даже меня звали. Но я не смогла.
Я никак не могла понять, куда девалась та боль, тот камень, которым Катька тогда задела меня, бросив через плечо... Вот она стоит посреди кухни, в коротких шортиках, рваной майке и в сланцах на босу ногу. Левая нога опирается только на носок, и подошва сланца чуть подрагивает в воздухе, как крыло бабочки. И иероглиф виднеется сквозь прореху в майке. И она сама -- иероглиф, выдуманный каким-то наркошей, который тут же забыл, что хотел выразить своим творчеством.
Куклу посадили на полку в коридоре. По ночам я боюсь ходить в туалет. Чертов Коля был прав. Она реально жуткая.
Не будет Камиллы, ну и ладно. Дурацкое имя. Мила -- мечта педофила.
Я хотела уволиться, но как-то не выдавалось возможности: постоянно висел какой-то проект. А уходить, не доведя дело до конца -- это не мой метод.
А тут еще случился юбилей издательства. Мне не очень хотелось идти на пьянку, но выпить хотелось очень. Такой вот парадокс. В итоге я на пьянку пришла. И выпила. Может, и напилась бы, да не вышло -- внезапно меня попросили сказать тост (разумеется, эту идею подкинул Миша, затаивший на меня зло, потому что я постоянно нахожу косяки в сверстанных им макетах). А я вообще речи говорить не люблю. Теряюсь. А тут -- авторы вокруг, все умные, солидные.
– - Предлагаю выпить, -- начала я, -- за... наших читателей... я их всех помню по ярмаркам... бабушки-дедушки... те, кто учится... ну то есть студенты... короче, за всех!
– - Пьем за учащихся бабушек-дедушек!
– - бросил кто-то.
Народ смеялся, чокался, а я -- я чуть ли не плакала, потому что вдруг подумала обо всех них -- о наших читателях: о фрике, который носит пиджак шиворот-навыворот, так что подплечники торчат, как крылья, о бабулечке с двумя палочками, которая листает книги и чихает, потому что у нее аллергия на типографскую краску, о веселом монахе, который закупает книжки для монастырской библиотеки -- он настолько меня не замечает и так жадно смотрит на книги, что становится понятно, что обет целомудрия дается ему легко, обо всех этих чудилах, которые рвутся спорить, доказывать, объяснять, как правильно писать книги...