Чернее
Шрифт:
Мама мне редко пишет. И неожиданно. Вдруг ни с того ни с сего -- эсэмэска. А в другой раз -- месяцы молчания.
Только с праздниками всеми поздравляла. Или иногда выныривала из темноты с чем-то типа "Была у отца. Он на полу в кухне спал, пьяный. В квартире свинарник". Я помню, что в тот день, когда я получила это, на кухне Катька и соседка пили чай, звенели ложками и:
– - Мы ж семья на букву "К"! Здорово, да?
"Ты ж вообще-то Екатерина, дура тупая!" -- подумала я.
И вдруг мне захотелось
Какая иной раз находит глупая, бессмысленная тоска! Я же оттуда бежала со всех ног, забыла, что ли?
Я включила комп и уткнулась в сериал. Но мысли почему-то пошли дурацкие. Вон герой моется в душе. Хорошо ему, может плескаться, сколько хочет. Не то что у нас -- выльешь всю воду из бочки, потом будешь стоять весь в мыле, как загнанная лошадь. А их убивают, ведь так? Верно?
На работе мы очень сильно выпить любим. Прямо так любим, что иной раз даже нажираемся. Особенно перед праздниками. Перед Новым годом, например.
Офис у нас -- комнатка в полуподвале, тесно, душно. Единственное окно выходит на какие-то кусты, в которых шныряют бродячие кошки. Кошкам мы иной раз оставляем на подоконнике консервные банки с остатками своего обеда. Кошки диковатые, поэтому есть предпочитают, когда мы их не видим, но я се-таки выведала их секрет, этих кошек. Они были не совсем кошками. Одна -- так точно.
– - Нет-нет, мне больше не наливать!
– - отмахивается коллега Влад.
– - Мне надо домой. Подготовка к празднику. Жена будет холодец разливать, а я -- салаты рубить.
В моем воображении Влад прекрасно вписывается в интерьер любой кухни -- он очень большой, толстый, спокойный и мягкий, мне кажется, что старое-доброе: "не сворачивай на кухню, там ведь жесткий холодильник, а сворачивай на папу -- папа мягкий, он простит" -- это про него, в том отношении, что в него можно влететь во весь опор, врезаться прямо с лету, а он только улыбнется, обнимет крепко и скажет: "Ну, куда ты, дурашка?" У него есть маленькая дочка, думаю, у них там все так и происходит.
– - А у нас в такое время... обычно...
– - начинаю я и чувствую, что язык как-то заплетается, -- мы с мамой на кухне возились и папку гоняли, чтоб он до того, как все сядут за стол, не подъел наши запасы... а то он то бутеб... бутирб.. бутербродик схватит, то еще что...
– - Я чувствовала, что краснею. Вокруг все такие солидные и трезвые, а меня вот развезло.
– - Надо идти... надо... опоздаю...
Я предусмотрительно не пытаюсь даже выговорить "на электричку", точно язык в узел завяжется.
Влад встает из-за стола. У него мохнатая, взъерошенная борода.
– - Я вас провожу.
– - Не надо.
– - Надо-надо.
Мы выходим во двор.
– - Зима такая хорошая, -- говорю я.
– - Снега сколько!
– - Да, -- говорит
– - Нет, -- смеюсь я.
– - Есть. Вот, я сейчас...
Одна из варежек падает в снег, Влад нагибается, поднимает, подает мне ее.
– - Спасибо, я бы сама.
– - Но на мне толстый пуховик, а под ним -- не менее толстый свитер, а еще я пьяная, нагнуться мне было бы трудно, поэтому я искренне благодарна.
– - Я вас так люблю!
– - вдруг говорю я и обнимаю его.-- Вы хороший!
Он смущенно отстраняется.
– - Как же вы до дома доедете?
– - На электричке!
– - Я жутко радуюсь, что все правильно выговорила.
– - А до электрички как?
– - На метро!
– - А до метро?
– - На маршрутке!
– - Хоть бы не потеряться вам. Мы не хотим вас потерять, вы ценный сотрудник.
– - Спасибо вам огромное!
– - Мне снова хочется его обнять.
– - Я так рада, что вы у меня есть. Я завтра тоже буду пить. Ведь праздники же! Надо пить и гулять!
– - Берегите себя.
– - И вы тоже. Я вас очень-очень люблю. Всех-всех!
– - Вон маршрутка идет, не ваша!
– - Моя.
– - Знаете, что такое любовь по Лакану?
Я смотрю на него, слушаю, поражаюсь, как все умно и верно, он запихивает меня в маршрутку, и я, уткнувшись носом в воротник, понимаю, что ничего не запомнила из его слов.
Как теперь спросить, на трезвую-то голову, что он там сказал про любовь по Лакану? И правильно ли будет переспрашивать?
Лет в десять был у меня заскок: боги древней Греции.
Я специально маму троллила: не буду в Бога верить, а буду верить в богов. В Зевса вот буду верить, в Афродиту и Аполлона.
Книга о богах Древней Греции была у меня настольной. Разумеется, недолго: пока я не дошла до мысли, что даже самые лучшие боги порой убивали, приказывали сдирать кожу и всякое подобное. Но какое-то время я была увлечена, даже игрушек своих назвала именами богов. Да, я тогда еще играла в игрушки, во все, включая даже разборного клоуна, который состоял из пяти колец разного диаметра и головы-навершия. Этот клоун постоянно находился в разобранном состоянии, потому что штырек, на который надевались кольца и голова, где-то затерялся. Клоун был богом времени, в моей интерпретации развалившимся на прошлое, настоящее и будущее -- потому что ведь действительно, кому и когда удавалось увидеть все время целиком?
Но самым моим любимым богом был Аполлон. Его имя у меня носил медведь, маленький, коричневый. Я считала, что этот медведь -- самый красивый из моих игрушек, повязала ему на шею красный бант и украсила его утащенной из маминой шкатулки брошью со стекляшками. Моя логика была, как мне казалось, непрошибаема: самый красивый бог соответствовал самой красивой игрушке мужского пола.
Как-то раз мама затеяла уборку и принялась выколачивать пыль из всего вообще. В том числе и из моего медведя.