Черное и белое

Бойкова Светлана

Главной особенностью здешних мест были зеленые холмы и дома на них. Дома не располагались стройными рядами, привязанные друг к другу, как это обычно бывает в пригороде больших городов. Казалось, чья-то рука разбросала средь холмов приличную горсть белых камней — это и были дома, красивые, независимые, беспорядочно обросшие садами, беседками и цветниками. Замысловатая сеть дорожек и тропинок огибала дома со всех сторон, они как маленькие ручейки вливались в большую, имеющую немало развилок дорогу. Едва ли не на самой окраине поселка была церковь, древняя, из красного кирпича с большими окнами — витражами из разноцветного стекла. Церковь своим высоким шпилем упиралась в вечернее, начавшее густо синеть небо, в котором с громкими криками допоздна носились стайки ласточек, ловя корм для своих птенцов. Огромный старый сад отделял церковь от такого же древнего дома,

удивительно, что плодовые деревья этого сада не только не погибли, но некоторые до сих пор плодоносили. Совсем не глубокий колодец с холодной прозрачной водой в нем, обрамленный большими серыми камнями, поросшими зеленым мхом, придавал саду некоторую волшебную таинственность и благородство. Дно колодца было темным, почти черным, а поверхность зеркальной, и всякий, кто смотрел на воду в колодце, видел свое ясное отражение — это завораживало. Любое движение воды — пусть то ветер налетел, листик или веточка с дерева падали в воду — и на ее поверхности возникала тонкая рябь и отражение смотрящего в него таинственным образом начинало качать головой, беззвучно говорить, что приводило смотрящего в замешательство и разжигало душевное волнение. Многие вскоре покидали это место, но некоторые не могли оторвать глаз от волнующей глади. Не замечая времени, они сидели на серых камнях в задумчивости и мечтаниях, но, уходя, часто не могли вспомнить, о чем были их мысли и мечты, однако отмечали прилив сил и бодрость духа. В округе поговаривали, что старый колодец исполнял желания, если очень этого захотеть и нашептать желаемое, наклонившись к воде. Однажды Элис, будучи еще совсем маленькой девочкой… — продолжал Смит. — Наш край был богат разнообразием ягод и фруктов, да и привозных было немало, но вот гранатов в нашу местность не завозили, ограничиваясь гранатовым соком. Так вот, однажды Элис бежит мне навстречу и держит в руке большой гранат. «Папа, папа, — кричит она. — Ты только посмотри, что у меня!» — и протягивает мне гранат.

Алекс видел маленькую изящную девочку, белокурую и голубоглазую, с большим гранатом в руке, корочка граната была малиновой, а венчик его был подсохшим и коричневым…

Это была Элис. Но Смит… Алекс не сразу узнал его, конечно, это был он, но — другой Смит, другой человек, не похожий на этого Смита, сидящего в бараке перед ним. Алекс, несомненно, видел то же лицо, но здесь, в бараке, у этого Смита, было другое лицо: испытания оставили на нем свой след, морщины тонкой паутиной легли вокруг его впалых глаз, но в них сиял живой огонь жизни, стойкость, непреклонность, они смотрели сострадая и понимая, было ясно, что это — сердечное участие. Там, в другом мире, навстречу Элис шел другой Смит — широкие плечи, зоркий глаз, налитое здоровьем, обветренное лицо. Храбрость, честность и прямота — вот то, привычное и неизменное выражение его лица. Во взгляде чувствовалось самоуважение, даже самовлюбленность и не было и тени сомнения — его уважают все. Смит улыбнулся дочери чувственными губами, но глаза его не смеялись, а по-прежнему выражали прямоту и осознание собственного великолепия.

— Элис, кто дал тебе гранат? Тебе предложили купить его? Какую цену они просят? — Смит взял на руки дочь и поднял на вытянутых руках над головой. Мышцы играли на его руках, но шея его при этом даже не дрогнула — физически крепкий самец чувствовался в нем. — Скажи, Элис, сколько стоит гранат? И не сомневайся, если моя дочь что-то захочет, твой папа даст две, три цены и купит один, два… десять гранатов, — уверенно с поэтическим пафосом сказал Смит, ставя Элис на ноги.

— Папа, денег не надо — это колодец, что в саду, исполнил мое желание. Тот, старый… Ну, вспомни! Я загадала желание и прошептала его воде в колодце… — неистощимый свет наполнил ее глаза от ощущения чуда, щеки разрумянились, радость переполняла ее сердце. — Ах, папа! Сегодня утром, я пришла к колодцу, а он… — Элис подняла гранат вверх, очарованно глядя на него. — Он плавает в колодце. Я знаю — это колодец… Это колодец мое желание исполнил!

Смит помрачнел и с некоторым разочарованием в голосе произнес:

— Дочка… Элис, пойми, необходимо быть разумной в этой жизни, чудеса бывают только в сказках для маленьких, малюсеньких девочек. Но ты-то у меня большая, и надо, как твой папа, иметь трезвый взгляд на вещи.

Элис все еще взволнованно продолжала:

— Я заметила его издали и подумала, что это дети оставили тут мячик, они играли здесь раньше меня. Но папа, этот гранат только для меня… Он плавал посередине колодца. Я наклонилась, чтобы взять веточку и достать гранат, но веточка мне и не понадобилась.

Едва я подняла голову, гранат уже был у самых камней, с моей стороны. — Элис сделала глубокий вдох, словно ей не хватало воздуха, восторженно и с большим доверием посмотрела на отца.

— Элис прекрати сейчас же, — не повышая голоса, сквозь зубы процедил Смит. — Я не хочу этого слышать, тебя обманули, над тобой посмеялись! Понимаешь, тебе нужно учиться трезво мыслить — это значит быть умной. Чтобы жить, не нужно никаких фантазий! Я обещаю: я разузнаю, кто придумал все это, и я уверяю, мало ему не покажется. Твой папа — запомни — всегда защитит свою Элис!

…

— Помню, — продолжал Смит, — зло кипело внутри меня. Я перечислял в уме всех тех, кто мог бы это сделать: «Наверное, служители церкви — больше некому, они ухаживают за садом и чаще других бывают там. Добродетели! Случайные свидетели игры дочери, творцы дешевого чуда. Это они морочат ей голову, они плодят вокруг себя чудаков, погруженных в утопические мечтания!» — вздохнул Смит.

…

— Элис, дай мне гранат, — едва скрывая раздражение, попросил Смит.

— Но, папа! Это — мой гранат, и я хочу узнать, что в нем внутри и каков его настоящий вкус.

— Я сказал, дай мне его!

Радостный свет исчез с лица Элис, она взглянула на отца, и взгляд ее был полон тревоги и непонимания. Губы были крепко сжаты, весь ее вид выражал молчаливый протест. Но Элис не могла не подчиниться отцу, она нехотя протянула ему гранат.

— Ты хочешь посмотреть, что там внутри, так смотри же! — Смит без особого труда разломил гранат руками, яркие светящиеся зернышки веером разлетелись в стороны, сок мелкими каплями забрызгал лицо Элис.

Элис отпрянула назад, а Смит продолжал ломать гранат на мелкие куски, бросая их на землю, и совершенно не замечал Элис. Когда Смит покончил с гранатом и посмотрел на дочь, она тихо плакала и выглядела глубоко несчастной, в глазах ее не было и следа прежнего доверия отцу. Смит не заметил перемены настроения дочери.

— Элис, перестань плакать, ну же. Я куплю тебе еще гранат, а этот тебе не нужен. Ты должна жить, как твой отец — твердо стоять на ногах, а не быть глупенькой мечтательницей. Ты поняла меня, дочка?

Элис слабо кивнула головой, не поднимая глаз, а Смит взял ее за руку и они пошли к дому. Свежий ветер с реки обдувал лицо Смита, которое, как и прежде, выражало честность и рассудочность.

— Я был плохим прихожанином. Ходил в церковь по большим праздникам, любил, когда жена и Элис красиво одетые шли рядом, мне было приятно слышать, как люди, проходя мимо, говорили: «Посмотри на семейство Смита, какие красивые его жена и дочь, а сам Смит — настоящий хозяин и семьянин».

Но не позднее, чем на следующее утро, оставив все дела, я отправился на утреннюю молитву с одной целью — поговорить со святым отцом об Элис. После молебна я поджидал его у входа в сад, я знал, что он ежедневно, в любую погоду совершает прогулку в саду в одиночестве, наедине со своими думами. День был очень ярким, свет мощным потоком лился с небес, но жарко не было и душно не было — только свет, всепроницающий и почти осязаемый. Дверь в церковь отворилась — это вышел святой отец с библией, прижатой руками к груди. Ветер, не тот легкий ласкающий землю, а плотный, как огромное живое существо, вездесущий и любопытный подхватил длинные одежды святого отца, бросил их, метнулся к Смиту, взъерошил ему волосы и наполнил собой его легкие.

— Доброе утро, святой отец, — как можно более сдержанно и учтиво проговорил Смит.

— Спасибо, утро действительно очень хорошее, но я замечаю тревогу в ваших глазах. Что-то случилось, сын мой?

— Скорее, это не тревога, а забота об Элис — о моей дочери, — спокойно и непринужденно продолжил Смит, но руки его упали вдоль туловища, а кисти рук сжались в кулаки.

— Да, хорошая, умная девочка, я часто вижу ее в саду, она там играет и, что приятнее всего — читает много детских книг, — святой отец не спеша свернул к садовой калитке.

Смит же не шел рядом, а как хищное животное, готовое к атаке, шел перед святым отцом, пятясь назад, не отворачивая лица и глядя ему в глаза.

— Уж не случилось ли с ней чего? — с сердечным участием спросил святой отец.

— Да, случилось! — выпалил Смит, гордо подняв голову.

Здесь, в бараке, Смит сделал движение, как будто порывался встать и уйти, но махнул рукой, сел и продолжил свой рассказ.

— Совсем не знаю почему, но я был уверен, что гранат для Элис подбросил именно святой отец. Подозрений на этот счет было немало. Я вспыхнул, как порох и прямо, без всяких намеков, высказался на этот счет.