Черное и белое
Шрифт:
— Послушай, Питер, ты явно увлекся, нельзя ли покороче? Что же произошло эдакого смешного, что ты просто разбух от смеха?
— Ты прав, Смит, я увлекся… Подозреваю, я рожден был стать писателем, а не работником на ферме, да ладно… В общем, к следующему утру на ферме была идеальная чистота, даже в курятнике окна были вымыты и в них играли лучи утреннего солнца. Хозяин фермы был в строгом костюме, белой рубашке, при галстуке, его дорогие лаковые туфли блестели. Розовые щеки его нервно подрагивали, он едва сдерживал волнение. Комиссия очень быстро осмотрела ферму, эпидемиологи забрали погибшую птицу в свою передвижную лабораторию, сделав письменное предписание о строгом выполнении санитарных норм. Боб был здесь же, он был важен, как подобает основному свидетелю, который обнаружил погибшую птицу. Благожелательно настроенные проверяющие, спокойно беседуя, направлялись к воротам, намереваясь покинуть ферму. Боб плелся позади всех. Остановившись почти у самых ворот, хозяин фермы церемонно прощался со всеми, он покачивал головой, что-то говорил и улыбался. Боб не воспринимал этих тонкостей и скучал, стараясь скрыть одолевавшую его зевоту. Это его полусонное состояние в одно мгновение прервал заливистый лай собак, возбуждение
— Кто там? Я сейчас умру! — воскликнул испуганный женский голос. И он же продолжил. — Это крот? Землеройка? Ой, а вдруг, это крыса!
— Нет, это не крыса, — таинственно ответил мужской голос. — Это…
Но фраза осталась недосказанной. Алекс успел заметить, что от увиденного розовые щеки хозяина фермы мелко задрожали и побледнели, а глаза сделались большими.
— Что это? — хрипло произнес хозяин. — Да объясните мне, каким образом… — он не договорил, застыв от удивления.
Земля наконец раскрыла свою тайну, из нее появилось нечто… Все увидели, как худое, бледно-серое тело поднялось на дрожащие тощие лапы и гордо вскинуло маленькую голову, увенчанную большим красным гребнем.
— Как? Это ощипанный петух? Живой! — воскликнул тот же женский голос.
Боб опустил глаза, у него тоскливо заныло под ложечкой, стало неуютно, и он пожалел, что не покинул ферму минутой раньше. Боб узнал в этом бледном, в синяках теле петуха, которого собаки, по всей видимости, вчера лишь придушили, а бедняга, пролежав в прохладной земле ночь, очнулся и явился на свет божий. Петух шагал, шатаясь, высоко поднимая лапы, вскидывая голову, которая не держалась на слабой тонкой шее. Это обстоятельство не помешало петуху пару раз хрипло подать голос, что наверно означало: «Я иду, я не умер. Встречайте!».
Петух четко держал курс на курятник. Это жалкое, избитое, ощипанное тело не потеряло гордого духа и бойцовского характера, что вызвало улыбки и радостные возгласы. Но хозяин фермы не улыбался, он сверлил глазами сторожа — Боба.
Боб же спешил покинуть ферму, воспользовавшись произошедшей заминкой.
— Боже мой, Боб! Куда вы это спешите? Мне столько хочется вам сказать… О стольком расспросить. Останьтесь, прошу вас… — с иронией и даже весело сказал хозяин фермы, но Боб почувствовал в его голосе определенно ледяные нотки. — Так объясните мне, уважаемый, что вы поделывали здесь ночью? — продолжил хозяин и одарил Боба леденящим взглядом, еще более холодным, чем его голос.
— Скучал! — выпалил Боб и тоскливо подумал, что сказал глупость.
— Да, разумеется, скучали. И от скуки воровали моих кур. Душили бедняг, ощипывали и, присыпав землей, прятали у забора.
— Я не вор!
— Неужто? — Хозяин вскинул кверху брови и глаза его стали заметно больше. — Смешно, ей-богу смешно! Да я всегда знал, что вы ветреный выпивоха, но что вы сторож-вор…
Это уже слишком! — Он посмотрел на Боба с удивлением, так, как будто увидел его впервые. — Если вы сейчас же не расскажете про свое ночное житье здесь, на ферме, мы с вами распрощаемся, и вся округа будет знать, что вы, Боб — вор.
— Ты понимаешь, Смит, что значит слыть вором в нашем маленьком селении? Боб тоже знает… И рассказал про свое ночное приключение, ничего не утаив, с таким грустным и несчастным видом, что этот его рассказ вызвал бурю смеха. С удовольствием насмеявшись, все разошлись. Хозяин фермы, может в шутку, а, может и всерьез, наказал Бобу поймать горностая. Бедный старик воспринял это как дело чести и все утро гонялся за зверьком, но не поймал его. Старого Боба не остановило и то обстоятельство, что эпидемиологи определили: птица, несомненно, убита горностаем и подтверждением тому были обнаруженные на шее у птиц ранки, нанесенные именно горностаем.
— А какова судьба ощипанного петуха? Он попал в суп? — неожиданно поинтересовался Смит.
— Куда там! Он стал суперзвездой курятника. Петуха осмотрел ветеринар, намазал бриллиантовой зеленью его царапины и вынес оптимистичный вердикт — петух почти здоров и будет жить, ему необходимо хорошее питание и одежда, пока не вырастут его собственные перья, — без них он будет страдать от холода. И, представь себе, Смит, сердобольные работницы отпаивали петуха буквально с ложки, кормили творогом и все такое… А через несколько часов петух и вовсе, невзирая на побои, носился по двору в теплой фуфайке, которую ему кто-то успел сшить, с гордо поднятой головой и торчащим кверху большим красным гребнем, что вызывало у всех невольную улыбку. Вот так-то, Смит, правду не задушишь, не убьешь! Она всегда выползет наружу, — закончил, смеясь, свой рассказ Питер. Сделал неопределённый жест рукой, в которой была его мятая шляпа, и побрел прочь.
Смит не сдвинулся с места, он продолжал стоять, опустив голову, передвигая ногой маленький камушек, который оставлял на пыльной тропинке ничего не значащий рисунок.
Алекс заметил, как темная тень сомнения и тревоги скользнула по лицу Смита, но быстро исчезла, уступив место привычной невозмутимости.
Зарева молитв титана потускнели, надвигалось серое холодное утро. Бессонная ночь давала о себе знать, болезненное томление во всем теле и тяжесть в голове заставили Алекса сложить руки на столе, положить на них голову и закрыть глаза. Этого оказалось достаточно, чтобы мгновенно провалиться в сон. Алекс не смог оценить продолжительности своего сна, ему показалось — прошло лишь мгновение между тем, как он закрыл глаза и открыл их, услышав свое имя.
Смерч
— Алекс, трагедия произошла в следующем году… — продолжал свой рассказ Смит. — Странным образом все изменилось… Я почувствовал это там, на пыльной тропинке, на вершине зеленого холма. Понимаешь, Алекс, после разговора с Питером сердце мое вдруг часто забилось, накатили сомнения и тоска. Визуально не изменилось ничего, но пространство стало другим и время другим. Так бывает в компьютерной игре, когда перейдешь на другой уровень — меняются возможности, правила игры. Тревога моего сердца заставила мои мысли панически метаться, но я откинул прочь предчувствия… Крепость нервов взяла вверх, и я спокойно вернулся домой. Работал я как и прежде, предприятия мои давали прибыль. Жена была мне незаменимой помощницей, все, что она делала, имело успех. Элис… Элис много училась и читала, серый кот почти всегда был с ней рядом и, как мне казалось, с обожанием заглядывал Элис в глаза, и это обстоятельство было для меня непостижимым. Все было прекрасно, вот только старый дом… он умер. Иначе не скажешь. Первым погиб плющ — он не зацвел весной… впрочем, как и многие деревья в саду. Плющ — громадная корзина, державшая дом, как сосуд для вина, рухнул в одночасье и огромной, спутанной, корявой сетью улегся на каменистой тропинке вокруг дома, достигая окон первого этажа. Дождь, ветер и солнце усердно точили и рушили красный кирпич, превращая его в мелкую крошку. Углы дома закруглились. Неизвестно кем и когда выбитые окна верхних этажей черными дырами смотрели на опустевший сад, в них более не отражались солнечные лучи. А главное — в доме не поселились птицы, и Элис не приходила сюда больше. В остальном все было как всегда, ничего не предвещало беды, я был счастлив и беспечен. Трагедия случилась жарким летним днем, в послеобеденное время. Жара стояла ужасная, давящая и изнуряющая, старожилы не помнили такой жары. Дождей не было давно. Тонкая пыль властвовала везде, она покрывала собой строения, огрубевшую траву, листву деревьев и кустарников. Все требовало воды. Я часто и уже привычно поглядывал на небо, в надежде увидеть долгожданные облака. В очередной раз, вскинув голову, я заметил на горизонте нечто необыкновенное — темно-серую дымку, растянувшуюся по всему горизонту от края до края. Через некоторое время я заметил, что дымка эта стала плотнее и темнее. И вскоре я уже часто и бесконтрольно бросал тревожные взгляды на горизонт, терзаемый подозрениями о надвигающейся грозе или даже буре. Увлекшись работой, на какое-то время я позабыл о темной дымке. По-прежнему было солнечно и жарко. Неожиданно и почти мгновенно свет потускнел, как будто задернули штору на окне, из которого прежде ярко и беспрепятственно лился солнечный свет. Воцарился полумрак, не тот, приятный, какой бывает на закате дня, а пугающий и тихий. Стояла гробовая тишина — умолкли птицы, насекомые, деревья, травы, я слышал свое дыхание. Не скрою, сердце мое задрожало от непонятного мне предчувствия и страха. Я вспомнил о серой дымке и, медленно подняв голову, взглянул на небо. Солнца не было. А серая дымка превратилась в большую черную тучу, похожую на гигантскую хищную птицу, которая раскинула свои крылья от края до края, неся свое могучее тело прямо на наше маленькое селение. Голова птицы была опущена вниз, а ее ужасающий, невероятных размеров клюв был слегка изогнут и упирался в землю. «Смерч!» — подумал я. Какое-то время я безмолвно стоял и не смел оторвать взгляда от летящей, затмившей собой небо птицы. Она двигалась очень быстро. Каждый взмах ее зловещих крыльев сопровождался молниями, которые скрещивались меж собой, как мечи в бою, и мне казалось — издавали металлический лязг и скрежет. Впервые в жизни я забыл обо всем: о ферме, о работе… Благо, оцепенение мое длилось не долго, очередной треск молнии привел меня в чувство. Первое, что я ощутил всей душой — именно душой, а не разумом — что мои сокровища, — дочка Элис и жена, в смертельной опасности. Я вдруг ясно представил, как жена в отчаянии пытается найти надежное укрытие от надвигающейся стихии, держа Элис за руку и не отпуская ее не на миг. «Я иду!» — одними губами шепнул я и что есть силы бросился к навесу, где стоял старый, ярко-красный спортивный «Феррари». Я давно не ездил на нем и даже не знал, есть ли в баке горючее. Я надеялся лишь на счастье. Машина была с открытым верхом, я увидел — ключ торчит в панели, и напряжение во мне слегка ослабло. Я бешено рванул дверцу машины на себя, повернул ключ — мотор тихо и отлаженно заработал. Я не замечал и не видел ничего вокруг, мир сузился для меня до размеров моего красного «Феррари»… «Трусливо бежишь?!» — услышал я тихий, требовательный и слегка напряженный голос слева позади себя. Я обернулся и увидел главного конюха. Он стаскивал в добротную конюшню аккуратные брикеты соломы, лежавшие под навесом. Главный конюх был из бывших жокеев. Когда-то имевший успех и награды, он, получив серьезную травму, был вынужден оставить спорт, но не растерял куража и любви к лошадям. Даже сейчас, будучи одетым в клетчатую рубашку и джинсы, его сильное и спортивное тело не потеряло стати и изящества. «Да, Смит, это я тебе говорю и имею на это полное право. Ты бежишь, бросая преданных тебе людей, а люди, заметь, укрыли твоих лошадей, поставили технику, закрыли курятники и идут сюда». Что-то вроде стыда и сожаления мелькнуло у меня в душе. Я вышел из машины и пошел людям навстречу.
«Надо спасать людей, Смит, они верят тебе! — услышал я голос позади себя. — И это — твой долг! Ты слышишь меня, Смит?» Привыкший находить быстрые и правильные решения, я приказал открыть большую бетонированную яму, которая служила для закладки силоса и кормов, и укрыться в ней. Сейчас она пустовала, в ней было сухо и чисто, глубина этого хранилища позволяла человеку находиться в ней во весь рост. И самое главное — она закрывалась тяжелой плитой, как школьный пенал, двигаясь вперед и назад. Плита управлялась пультом, плавно открываясь и закрываясь. Я взглянул на небо, не вскидывая головы, одними глазами. Черная птица швыряла молнии уже совсем рядом. Страшный гул, сравнимый лишь с приближающимся поездом, надвигался все ближе и ближе. Я бросил тоскливый взгляд в сторону нашего селения, и у меня заныло сердце. Нетерпение, которое я жестоко удерживал внутри себя, более не желало быть узником и рвалось наружу. Когда, наконец, последний работник укрылся в траншее, я задвинул плиту, оставив довольно большую щель, через которую свободно мог бы проникнуть человек, если вдруг ураган выведет из строя систему управления плитой. Проделав все это, я наклонился над щелью и с грустью оглядел всех, поймав себя на мысли, что я прощаюсь с каждым из них, и мне стало не по себе.