Черное колесо
Шрифт:
Придя в себя, Флора ничего не помнила. Она сказала, что гуляла по палубе, глубоко задумавшись, и, должно быть, перегрелась на солнце и потеряла сознание. Я подтвердил, что так и было. То, что я видел, было, конечно, замечательно, но вполне объяснимо – постгипнотическое внушение. Но говорить ей об этом не следовало.
Я сказал:
– Вы, конечно, думали о той статуэтке слоновой кости, которая заставила вас убежать с ленча.
Причёска у неё слегка растрепалась, и неожиданно она принялась приводить её в порядок. Я заметил, что она оценивающе смотрит на меня. Мне полагалось бы сменить тему, но я педантично ждал.
Наконец она вздохнула и сдалась.
– Всё, что я делаю на этой проклятой лохани, выставляет меня дурочкой. Но если я дура, то весь мир населён дураками, и никто не замечает отличий! А если нет – значит, все на корабле сошли с ума. Но это невероятно!
Она схватила меня за руку.
– Доктор… нет, Росс! Вы знаете, как выглядят признаки безумия! Есть они у меня? – Она требовала лжи, требовала не как пациент у врача, а как женщина у мужчины. Запинаясь, она продолжала: – У меня… были… галлюцинации. А если это не галлюцинации… тогда что-то очень страшное бродит по кораблю!
Я промолчал. Она продолжала:
– Вы спрашивали несколько дней тому назад, вижу ли я по-прежнему сны… об Ирсули. Я ответила – нет. Я солгала! Я пыталась думать о них только как о снах. Каждый нормальный человек поступил бы так. Но у меня есть… доказательства… что это – нечто другое, более серьёзное.
Первое доказательство – мои слова об Африке в ту пятницу, когда Майк и её милость поспорили. Я ничего не знаю об Африке, кроме того что она полна грязи, свирепых дикарей и мух це-це, и что там добывают алмазы. Но Гарольд сказал, что я чуть-чуть не загубила его воскресную службу, начала стонать и издавать звуки, похожие на заклинание дьявола. И у меня был провал в памяти. Я была в обществе Чеда. После он описал все Гарольду, а тот рассказал мне. Мы с Чедом стояли на палубе, смотрели на пальмы на острове, и он что-то сказал насчёт ветра. Я с отсутствующим выражением ответила, что знаю о ветрах все, поскольку ветер – это моя душа. Такое высказывание скорее пристало леди Фитц! Я сказала, что могу продемонстрировать, и показала на пальмы. И они закачались, словно их коснулся порыв ветра. Чед был поражён совпадением. Но он не стал об этом говорить. Он не стал подрывать мою, и так гибнущую, репутацию такими рассказами.
– Если это действительно произошло, – со злостью сказал я. Многое, чем занимается Чедвик, вероятно, не стоит разглашать.
– Вы хотите сказать, что он воспользовался моей задумчивостью и выдумал что-то такое, чего не было? Лишь бы упрекнуть меня? Может быть. Он вообще чудак. Но, с другой стороны, он понимал, что Гарольд все расскажет мне, и предупредил его, чтобы я больше не делала таких ошибок, особенно в присутствии, допустим, Пенелопы. Чед всегда очень хорошо ко мне относился. Иногда мне кажется…
Она не закончила.
– Статуэтка слоновой кости – последнее доказательство, – продолжала она, помолчав. – Увидев её, я утратила контроль над собой. Если Ирсули не сон, то, Боже милостивый, что же это тогда? Галлюцинация, безумие – всё, что угодно! Я поняла, что допустила ошибку, сказав, что узнала её. А если остальные догадались? Я никому не могу доверять!
И я понял, что в глубине души она считает себя слабее остальных.
Она снова заговорила:
– И тогда я подумала о третьей возможности: это не сон и не безумие. Но это совершенно дикая мысль!
Как Ирсули, я слышала голос человека, который потопил корабль Рафферти. Голос звучал в точности как – иногда – голос капитана Бенсона. Почему он так привязан к колесу? Когда мы с Гарольдом пришли к нему в каюту и впервые увидели колесо, поведение капитана было очень эксцентричным. И в тот день, когда мы отплывали, что-то с ним было неладное, когда он так драматично выставил колесо.
Она вздрогнула.
– Со всеми нами неладно, – добавила она. И продолжала:
– Как Ирсули, я отдала эту статуэтку Рафферти, как часть нашей платы за его помощь. Вначале, когда за столом я её увидела, она для меня ничего не значила. Но когда я её коснулась… я её узнала. Ирсули была слепа. Она знала статуэтку не по виду, а на ощупь. И я подумала: откуда капитан взял это? И почему он так любит колесо? Разве только… он тоже знает об Ирсули. Это всё объясняет!
Она покраснела и отвела взгляд, в то же время вытянув свои прекрасные ноги и предоставив мне возможность восхищаться ими.
– Но, вероятно, это слишком глупо – считать, что призрак Ирсули одолевает нас обоих?..
Я ничего не ответил, и она продолжала:
– Глупо или нет – я надеялась получить какую-нибудь информацию от Майка, но так, чтобы он этого не понял: бывают ли у капитана такие провалы, как и у меня. Но, как вы заметили, Майк меня избегает. И тогда я спросила у Чеда. Я покажу этому чванливому рыжему, что кое-кто здесь меня ценит!
Она проверила, восхищаюсь ли я её ногами. Я заметил:
– Ваш брат вышел вслед за вами. Вы говорили с ним? Он разбил статуэтку.
– Неужели? Боже! – ахнула она. – Нас с ним сбросят в море! Зачем он это сделал?
– Может, решил, что она слишком непристойна. Или, – очень осторожно добавил я, – ему тоже могли сниться сны, в которых она фигурирует.
Она распрямилась, губы её округлились.
– Вы хотите сказать… Но это невозможно!
Поскольку Сватлов рано или поздно все равно признается ей, я пустил в ход пригодное для обоих объяснение, не связанное с Бенсоном:
– Ваш сон отталкивается от колеса, одного-двух случайных упоминаний об Африке и святой Урсуле – это всё вы обсуждали с братом. Если они попали в сон одного из вас, то могли попасть и в сон другого. А что касается остального – ваш брат честолюбиво привёл вас в круг людей, социальный статус которых выше, чем у тех, с кем вы обычно общаетесь. Вы безжалостно подгоняли себя, чтобы сравняться с ними, и ваше новое мироощущение вступило в умственный и физический конфликт со старым. Слишком много противоречивых мыслей и тревог вторглось в ваше сознание, отрицая друг друга, в результате чего возникли провалы.
В такие моменты верх берет подсознание, которое обычно контролирует непроизвольные действия. Оно упрямо пытается выразить ваши врождённые желания. Вы связываете эти провалы со снами об Африке в попытках объяснить их. Но объяснение вас не удовлетворяет, и поэтому вы пытаетесь подкрепить его, хватаясь за все, связанное с Африкой. Например, эта статуэтка африканского происхождения привлекла вас, и вы убедили себя, что узнаете её.
Вероятно, вы были слишком смущены, чтобы прийти ко мне, попросить объяснений и получить простой ответ. Ваше состояние подтолкнуло вас к вере в одержимость. Вы ставите телегу перед лошадью, считая, что провалы вызваны вашими снами. Подумайте, постарайтесь вспомнить. Вы увидите, что разговоры об Африке предшествовали снам. Ведь так?