Черное Рождество
Шрифт:
Глава 5
Юлия Львовна села на предложенный полковником Горецким стул и закурила. Он украдкой посматривал на нее из-под пенсне. Красивая женщина, даже сейчас, здесь, в простом сером платье, с коротко остриженными волосами, без всяких этих женских безделушек, видна ее благородная породистая красота. Но также проницательна и умна. Сочетание красоты и ума вообще редко встречается в женщине, а эта еще обладает сильной волей и здравым рассудком. Не боится смерти, раз видела ее столько раз, работая медсестрой. Опять же, могла достать где-нибудь яд…
— Скажите, полковник, вам очень
— Что? — От неожиданности Горецкий не нашелся что ответить.
— Вам очень хочется доказать, что поручика Стасского отравила я? — повторила она свой вопрос и продолжала:
— Красивая женщина — убийца, месть… в общем, леди Макбет в деревне Ак-Тыкыр.
— Действительно, вы похожи на шекспировских героинь, — согласился полковник, — в этой бедной обстановке вы выглядите как опальная королева.
— Вы, господин Горецкий, романтик, — протянула она, улыбаясь.
— Вы удивлены? — рассмеялся полковник, но сообразил, что она нарочно уводит разговор в сторону и собрался с мыслями. — Сударыня, давайте оставим разговор о моих желаниях. Я беседую со всеми, вот дошла очередь и до вас. Вы уж простите, но господин Колзаков рассказал мне о последнем вашем разговоре. Примите мои соболезнования по поводу смерти вашего жениха.
— Это было давно. — Она отвернулась, помолчала немного и снова подняла глаза на Горецкого.
— Итак, вы выяснили, что у меня был мотив для убийства Стасского. Ведь если бы он передал мне письмо вовремя, возможно, Борис не попал бы в плен и не погиб.
— Борис? — переспросил полковник.
— Ну да, мой жених, поручик Борис Юрьевич Богуславский. Стало быть, по-вашему, я узнала от Колзакова про это и сразу же вечером насыпала в бокал Стасского яду.
— Теоретически это мог сделать любой, и вы в том числе, — поддакнул Горецкий.
— Возможно, — согласилась Юлия Львовна, — но я этого не делала. Не скрою, я ненавидела и презирала Стасского еще со времени нашего с ним знакомства. Он привез мне письмо от жениха и тут же принялся грубо за мной ухаживать… Я не знала тогда, что он нарочно задержался в дороге, чтобы мне было поздно ехать к Борису… И если бы ценой его смерти я могла Бориса спасти, я задушила бы Стасского собственными руками. Но… Бориса давно нет на свете, больше трех лет. Какой вы сказали мотив — месть?
— Возможно, — неуверенно пробормотал Горецкий.
— Полковник, я — фаталистка. Я считаю, что смерть и так собрала с нас обильную жатву. Мой долг — помогать жизни, а не отнимать ее. И если человек заслуживает смерти, то рано или поздно она его найдет.
— Ну, если так рассуждать, то все мы когда-нибудь умрем, — возразил Горецкий.
— Вы — не так уж скоро, — Юлия Львовна улыбнулась, — поручик Ордынцев рассказывал вам, что я умею угадывать смерть?
— Нет, — в полном изумлении ответил Горецкий.
— Вот как? Ну ладно. Вы, Аркадий Петрович, живете рассудком, и даже романтизм ваш какой-то книжный. Профессорский академизм слишком сильно в вас развит. Люди интересуют вас, как биолога интересуют какие-нибудь насекомые.
Горецкий нахмурился,
— Хм, сударыня, давайте перейдем ближе к делу. Допустим, я верю вам, что вы не убивали Стасского. Кто в таком случае это сделал? Я не говорю: мог сделать, я спрашиваю: кто сделал? Вы сидели весь вечер и наблюдали за мужчинами, вы ничего не заметили?
— Я заметила, что все присутствующие терпеть не могли Стасского, но это неудивительно, он вел себя так, что у каждого вызывал только ненависть и раздражение.
— У вас и Колзакова — понятно почему, Ордынцев поругался с ним из-за вас, а почему Стасского недолюбливали моряки?
— Он все время приставал к капитану Сильверсвану, коверкал его фамилию, называл Зильбершваном. Не понимаю почему, но это страшно выводило Ореста Николаевича из себя. Он, разумеется, человек воспитанный, морской офицер — выдержанный и галантный, но я замечала, что ему стоит больших трудов удержаться от резкого ответа.
— Какое он вообще произвел на вас впечатление?
— Самое хорошее, — не колеблясь ответила Юлия Львовна. — Он из чистой любезности взял меня на канонерку и во время плавания всячески меня опекал, но делал это ненавязчиво и тактично. Мы много разговаривали, он рассказывал мне о детстве. Он родом из Вильно…
— Как вы сказали? — встрепенулся полковник Горецкий. — Из Вильно?
— Ну да, а что?
— Ах, вот теперь я вспомнил… Вильно, аптекарь Зильбершван… Но это было давно, почти тридцать лет назад… А вы знаете, что покойный Стасский тоже был родом из Вильно? Там много поляков.
— Не знала.
Юлия Львовна рассеянно глядела в окно и вдруг заметила во дворе Бориса Ордынцева. Он понуро бродил, обходя попадавшихся на дороге татар, которые собирались на похороны Мусы. Почувствовав ее взгляд, он поднял голову и посмотрел на нее жалко и беспомощно. Она поняла, что он подозревает ее в убийстве Стасского, что волнуется за нее, что хотел бы ей помочь, но не представляет, как это можно сделать. Еще она поняла, что он ничего не рассказывал полковнику Горецкому о прошедшей ночи, а если старый лис сам о чем-нибудь догадался, то пусть и остается со своими догадками, от Бориса и от нее он ничего больше не добьется. То, что произошло прошлой ночью, касается только их двоих, и нечего несносному полковнику совать нос в чужие дела. Борис вздохнул и отвернулся. Светлые волосы, этот поворот головы… Сердце сдавила привычная тоска.
— Господин полковник, вы удовлетворены моим рассказом, — подчеркнуто сухо спросила она, — могу я быть свободной?
— Да, конечно, но вы не рассказали мне, что вы думаете по поводу лейтенанта Ткачева?
— Я мало общалась с ним во время пути. А потом уже здесь видела, что он со Стасским тоже на ножах. Стасский умел и любил говорить людям отвратительные вещи. Так и с Ткачевым: когда он после тоста подошел к Стасскому и просил выпить с ним из одного бокала в знак примирения и того, что все их разногласия забыты, Стасский усмехнулся так неприятно и сказал, что побоялся бы пить с ним из одного бокала, но раз Ткачев уже отпил, то он тоже отважится. Странно, он как будто предчувствовал, что его отравят… — удивленно произнесла Юлия Львовна.