Черное Рождество
Шрифт:
— А вы за Ткачевым внимательно наблюдали, не мог он в бокал что-то положить?
— Нет, — твердо ответил Борис, — он весь на виду был, тост произносил, все его слушали. Сказал, отпил половину и отдал Стасскому, а сам вообще отошел в сторону и в угол сел. А Стасский начал турусы на колесах разводить. Нарочно много говорил, чтобы мы злились и ждали. Из-за стола вставал, руками размахивал. Колзаков стоит с бутылкой наготове, а он мимо него ходит…
— Скажите, Борис Андреевич, вот вы слушали Стасского, смотрели на него, можете
— Не могу, — честно ответил Борис. — Комната большая, мы все сидели в разных местах… Борис вспомнил, что в течение вечера он все поглядывал на Юлию.
— Небось на даму больше смотрели, — вздохнул Горецкий.
— На нее мне было смотреть гораздо приятнее! — запальчиво ответил Борис.
Глава 4
Вторым полковник пригласил капитана Сильверсвана.
— Орест Николаевич, вы с лейтенантом Ткачевым появились здесь недавно.
Каково ваше впечатление, какие отношения сложились у здешних офицеров между собой?
— Господин полковник, покойный поручик Стасский отличался отвратительным характером… Конечно, о мертвых или хорошо или ничего… но в нашем случае, поскольку все обстоятельства дела крайне важны, мы не можем руководствоваться этой поговоркой.
— Конечно, — поощрительно кивнул Горецкий, — продолжайте.
— Я заметил, что поручик преследовал капитана Колзакова, непрерывно задевал его, намекая на низкое происхождение. Капитан не отвечал ему, но мне показалось, что он едва сдерживается, что терпение его уже на пределе.
— Вот как? А скажите, Орест Николаевич, что делал Колзаков во время самой вечеринки?
— Если можно так ее назвать… Колзаков открыл бутылку вина и наполнил два бокала. Один из бокалов он дал Юлии Львовне, второй взял со стола лейтенант Ткачев.
Горецкий сделал на своих листах какие-то пометки и кивнул Сильверсвану:
— Продолжайте, прошу вас. Что было дальше? Выпила ли вино Юлия Львовна?
— Кажется, да, хотя я не вполне уверен, а вот Ткачев точно выпил половину бокала, а вторую половину предложил Стасскому.
— Это не показалось вам необычным?
— Да, пожалуй. Но Ткачев сказал, кажется, что-то вроде: «Я хочу с вами помириться и выпить из одного бокала…»
— Значит, у них тоже была ссора?
— Я не удивлюсь, если была: поручик, по-моему, перессорился со всеми. Но сам я их ссоры не видел.
— И что же, Стасский согласился выпить с лейтенантом?
— Да, согласился, хотя что-то при этом сказал…
— Вы не помните, что именно?
— Нет, не помню, какую-то колкость, как обычно.
— Хорошо, уточним это позже. Скажите, вы действительно уверены, что Ткачев пил из этого бокала? Не могло случиться так, что он только сделал вид, что пьет?
— Нет, ни в коем случае. Я стоял рядом с ним, ближе, чем сейчас к
«Пока все сходится, — думал полковник, — два человека совершенно одинаково описывают вчерашние события».
— И что же поручик? Он допил оставшееся вино?
— Да, но он пил его очень медленно, понемногу, маленькими глотками, и при этом говорил, говорил…
— О чем же?
— Он обвинял русскую интеллигенцию в том, что она, потворствуя революционерам, сама накликала на свою голову большевиков… Но мне показалось, что эта речь была рассчитана только на то, чтобы, как обычно, испортить всем настроение. Кроме того, что он фактически обвинил всех присутствующих в потворстве большевизму — и уверяю вас, совершенно безосновательно, — он не отдавал бокал и явно получал удовольствие оттого, что пьет хорошее вино, не давая остальным такой возможности… Несколько раз на протяжении своей речи поручик останавливался; видимо, яд начал действовать, и он почувствовал дурноту. Однако он допил вино до конца и только после этого упал… Сильверсван вспомнил это тягостное мгновение и его лицо чуть заметно скривилось.
— А что случилось с его бокалом? Капитан задумался, наконец после значительной паузы он неуверенно сказал:
— Кажется, падая он выронил бокал… знаете, тут началась такая суматоха, что я не обратил на это внимание.
— Хорошо, Орест Николаевич, я благодарю вас за помощь. Но мы говорили только о Стасском. Вы не заметили, как вели себя остальные?
— Лейтенант Ткачев во время речи Стасского сидел в дальнем углу, Юлия Львовна в этот вечер вообще мало говорила, она никак не реагировала, даже когда Стасский в процессе своей речи подходил к ней близко. А поручик Ордынцев все поглядывал на нее, — улыбнулся Сильверсван.
— Молодость… — понимающе кивнул полковник Горецкий.
Вездесущий Саенко уже успел разузнать, что Борис прошлой ночью в своей комнате отсутствовал. Его любовные похождения полковника Горецкого ничуть не интересовали, но в данном случае расследовалось убийство, так что полковник должен был знать диспозицию.
— И еще последнее, — спросил Горецкий, — вы с лейтенантом Ткачевым давно служите на одной канонерке?
— Да, уже около года.
— И за это время он не покидал надолго корабль?
— Нет, только во время эвакуации из Новороссийска был откомандирован ненадолго в распоряжение коменданта города.
— Благодарю вас, господин капитан, вы можете идти.
— Да, господин полковник, — проговорил вдруг Сильверсван задумчиво, — когда мы пришли сюда в этот дом… я имею в виду, когда мы впервые здесь появились…
— Да? — переспросил Горецкий, видя, что Сильверсван не решается продолжать.
— Знаете… я не уверен… возможно, мне это только показалось…