Черное сердце
Шрифт:
Лила! — Тихо зову я, минуя несколько дверей из полированного дерева, с тяжелыми металлическими петлями и ручками.
Открываю наугад одну из них, и оказываюсь в безлюдной комнате. Здесь слишком чисто — сразу видно, комната для гостей; значит, здесь хватает места не только для того, чтобы приютить мою мать. Оказывается, апартаменты куда больше, чем мне думалось.
Стучусь в соседнюю комнату. Никто не отвечает — но зато открывается дверь почти в самом конце коридора. Выходит Лила.
Это прачечная,
говорит
Наверняка ими можно пользоваться даже не имея точной суммы мелочью,
говорю я, вспоминая общежитие.
Лила усмехается, прислонившись к дверному косяку — похоже, она только что вышла из душа. На ней белая блуза и джинсы в обтяжку. Ноги босы, ногти на ногах покрыты серебристым лаком. Несколько прядей влажных светлых волос прилипли к щекам, а еще несколько — к шее, возле шрама.
Ты получил мое письмо,
говорит она, делая шаг ко мне. Тихо-тихо. — Или, возможно…
Смущенно прикасаюсь к карману куртки и криво улыбаюсь. — Пришлось повозиться, пока прочел.
Лила убирает волосы с лица. — Зря ты пришел. Я все сказала в письме, так что мы не должны…,
она умолкает, словно бы не зная, как закончить фразу. При этом она, похоже, совсем не сердится. Делает еще полшага ко мне. Мы настолько близко, что, если она будет шептать, я услышу.
Смотрю на нее и думаю о том, как увидел ее в спальне старого дома, прежде чем узнал, что она зачарована, когда все еще казалось возможным. Вижу мягкий абрис ее губ, яркую чистоту глаз, вспоминаю, как видел эти черты во сне, когда думал, что она все-таки может быть моей.
Она была крушением моего детства. Трагедией, которая заставила меня заглянуть в свою душу и увидеть, насколько она порочна. Она была моим грехом и моим спасением, она восстала из могилы, чтобы навеки меня изменить. Еще раз. Тогда, видя ее сидящей на моей кровати и слыша ее слова о любви, я хотел ее так, как не желал ничего в жизни.
Но это было еще до того, как мы перекрыли себе дорогу вверх, до того, как мы смеялись до тошноты, до нашего разговора на похоронах — так я ни с кем в жизни еще не говорил и, наверное, уже и не поговорю. До того, как она перестала быть воспоминанием и стала единственным человеком, с которым я мог быть самим собой. До того, как она меня возненавидела.
Тогда она была мне нужна. Теперь мне кроме нее ничего не нужно.
Наклоняюсь к Лиле, ожидая, что она отпрянет, но она не двигается. Поднимаю руки, пальцы сжимаются на ее плечах, прижимая ее к себе, мои губы касаются ее губ. Жду, что она меня остановит, но она, напротив, льнет ко мне. Губы, теплые и мягкие, раскрываются с легким вздохом.
Вот и все.
Прижимаю ее к стене, целуя так, как еще никогда не целовал. Хочется ее проглотить. Хочется, чтобы она почувствовала сожаление в касании моих губ, ощутила преданность на моем языке. Лила издает наполовину вздох, наполовину стон и еще сильнее притягивает меня к себе. Глаза ее закрыты, вся она — губы, дыхание, кожа.
Мы должны…,
говорит она мне в рот; кажется, будто голос ее доносится откуда-то издалека. — Мы должны остановиться. Должны…
Отшатываюсь.
Мне кажется, что в коридоре очень светло. Лила по-прежнему прислоняется к стене, прижав ладонь к ее поверхности, словно пытаясь удержаться. Губы у нее красные, щеки пылают. Она смотрит на меня большими глазами.
Мне кажется, что я пьян. Дышать так тяжело, словно я долго бегал.
Наверно, тебе лучше уйти,
дрожащим голосом говорит Лила.
Киваю, соглашаясь к ней — хотя уходить мне совершенно не хочется.
Но мне нужно с тобой поговорить. Насчет Даники. Я за этим и пришел. Я не хотел…
Лила бросает на меня взгляд, полный тревоги. — Ладно. Говори.
Даника встречается с моим братом. Кажется, у них роман.
С Барроном? — Лила отталкивается от стены, ступает на ковер.
Помнишь, когда я думал, будто ты ей рассказала, что я мастер трансформации? Так вот, на самом деле, это сделал он. Не знаю, что именно он наговорил, но он так смешал правду и ложь, что я никак не могу убедить ее держаться от него подальше. Вообще ни в чем не могу ее убедить.
Этого не может быть. Он совсем не в ее вкусе. Даника слишком умна для такого.
Ты ведь тоже с ним встречалась,
не подумав, заявляю я.
Лила бросает на меня испепеляющий взгляд. — А я не говорила, что я умная. — Ее тон ясно дает понять, что если б она была умной, то не стояла бы, прислонившись к стене, с моим языком во рту. — И я была маленькой.
Пожалуйста,
прошу я,
поговори с ней.
Лила вздыхает. — Хорошо. Ну конечно, поговорю. Но только не ради тебя. Даника достойна лучшего.
Ей надо было остаться с Сэмом.
Иногда мы все желаем того, что нам только во вред,
Лила качает головой. — Или все оказывается совсем не так, как думалось.
Я — нет,
говорю я.
Она смеется:
Как скажешь.
В другом конце коридора открывается дверь, и мы оба подскакиваем. В коридор выходит какой-то мужчина — он одет в джинсы и свитер, на шее у него висит фонендоскоп. Идет к нам, снимая на ходу резиновые перчатки.
Она держится молодцом,
говорит незнакомец. — Сейчас самое лучшее для нее — это отдых, но через недельку я бы хотел проверить, как она двигает рукой. Придется ее разрабатывать, как только перестанет болеть.
Лила смотрит на меня; глаза ее кажутся немного слишком большими. Будто она пытается оценить мою реакцию. Будто есть нечто такое, на что я должен отреагировать.
Пытаюсь угадать:
Ваша пациентка — моя мать.
О… я не знал. Разумеется, сейчас вы можете ее навестить. — Врач достает из кармана визитку. Улыбается, показывая два ряда кривых зубов. — Звоните, если у вас будут вопросы. Или у Шандры. Огнестрельные раны порой непредсказуемы, но эта была чистой. И сквозной.